Шпагу князю Оболенскому! (сборник)

— Не может быть, — очень естественно усомнился я. — Ничего подобного не видел.

— Сейчас увидите, — пообещал фотограф, доставая из ящика стола толстую тетрадь. — Загадывайте.

Я подумал и "загадал".

Старичок сунул нос в тетрадь, черкнул карандашом, поднял глазки к потолку, пошевелил губами и ткнул пальцем в один из ящиков.

— Десять секунд, — отметил я.

Он быстро выдвинул ящик, пробежал по конвертам сухими ловкими пальцами, вытянул один и показал мне.

— Ну как?

— Изумительно, — прошептал я, подходя к свету. — Просто невероятно.

Фотограф смущенно мял руки.

— А нельзя ли с него сделать отпечаток? Форматом что-нибудь тридцать на сорок?

— Э! — пригрозил мне пальцем догадливый старичок. — Вот к чему все это было нужно! Вы такой же корреспондент, как я сотрудник уголовного розыска. — Он засмеялся, очень довольный своей шуткой. — Но — понимаю и молчу. И сделаю сейчас же.

— У меня будет еще одна просьба. Нельзя ли получить этот негатив на пару дней?

— Только с отдачей! Непременно с отдачей! Иначе из моей системы выпадет целое звено. А ведь вы убедились, что ей цены нет?

Он взял негатив и скрылся в комнатке за тяжелой шторой, откуда продолжал громко говорить. Я уселся поплотнее, положил на колени старый номер "Советского фото" и прослушал увлеченный рассказ фотографа о его необыкновенном щегле, который справлял свои делишки только в старую чернильницу, для чего научился сталкивать с нее клювом крышку. Поддерживать разговор мне не удавалось, да я и не делал попыток.

— Вот, пожалуйста. — Он протянул мне еще чуть влажный снимок.

Я нетерпеливо схватил его. Так и есть! Теперь этот снимок не вызывал, как раньше, неосознанного раздражения какой-то неясной деталью, напротив: я уже точно знал, что привлекало в нем мое внимание. Лицо полицая, который натягивал веревку. Оно казалось мне странно знакомым. Где я мог его видеть? В каком фильме?

— Спасибо! Большое спасибо. Вы очень помогли нам. — Я горячо поблагодарил старика.

— Ну что вы! Не стоит благодарности. Подождите, вы же хотели взять негатив. Да нет же, не в карман. Вот конверт — вложите в него. Аккуратнее, ради бога!

Щитцов говорил по телефону. Увидев меня, он бросил трубку, не окончив фразу. Я показал ему снимок.

— Подожди. Я сейчас.

Яков сорвался с места и бойким воробьем порхнул за дверь.

— Я тут кое-что предпринял, — сообщил он, вернувшись.

— Что именно?

— Об этом потом. Много будешь знать — плохо будешь спать.

— Я теперь и так плохо сплю.

— Тем более, — разговаривая со мной, Яков шарил в ящиках стола, и его лысая голова то появлялась, то исчезала за краем крышки. — Сергей, у меня есть мыслишка.

— Неужели? — удивился я.

Яков оставил без внимания мою реплику:

— Что, если вдруг возникнет слух, будто у Афанасия случайно сохранился еще один экземпляр фотографии. Ура? Ура! Негатив пропал ладно, что же делать, но фотография есть, причем одна-единственная, понимаешь? — Яков внимательно посмотрел на меня. — Одна. Последняя.

Я молча кивнул.

— Значит, зеленый стенд — гордость раздела — можно уже восстановить. Очень радостно и очень безобидно, верно?

— Верно. Это я сделаю. И Афанасия подключу.

— Не то чтобы подключу, надо, чтобы в основном эта информация исходила от самого Староверцева. Ты понимаешь?

— Хорошо.

— Теперь вот что, — продолжал Яков, листая расписание поездов и делая пометки в блокноте. — Что у нас сегодня? Пятница, суббота? Ах, да. К вечеру будь готов, а сейчас езжай в Дубровники и действуй. В остальном, пока меня нет — никаких развлечений! Обещаешь?

— Как получится. А ты?

— Я приеду попозже. Мне надо здесь кое-что подготовить. Давай не задерживайся: ты мне мешаешь. Вечером встретимся в музее. Тебе, как внештатнику, оружие положено?

Надо сказать, что Афанасий Иванович свою часть задачи выполнил настолько безупречно и с такой артистичностью, что даже Выпивка, охладевший к музею в связи с событиями, приведшими к его закрытию, явился выразить свое удовольствие.

Вечером я заглянул в гостиницу: мне надо было что-то доплатить, сейчас уже не помню. Пока Оля искала мою карточку, я машинально перелистывал лежащее на столике расписание поездов. И тут я обратил внимание, что субботний поезд приходит в Дубровники на два часа раньше будничных. Видимо, Яков второпях проглядел, и "гостя" в музее надо ждать раньше.

Что мне оставалось делать? Мы договорились собраться в музее к одиннадцати, но теперь я не мог дожидаться назначенного часа. Якову сообщить я тоже не мог, он наверняка уже в дороге. И я пошел в музей один.

Мы заранее позаботились, чтобы одно окно в музее — самое удобное с определенной точки зрения — осталось незапертым. Через него я и попал в здание со всей доступной мне ловкостью.

В полной темноте, с трудом ориентируясь, я пробрался в зал, где стоял зеленый стенд, и в первую очередь убедился, что фотография на месте. Потом отыскал выключатель, поставил к стене рядом с ним стул и уселся так, чтобы видеть и обе двери, и стенд.

Ждать пришлось не очень долго. Но так как постоянное напряжение в ожидании опасности действует отупляюще, то через полчаса я уже покачивался на стуле, как сонный ночной сторож на своем ящике.

И вдруг что-то вывело меня из дремотного оцепенения. Нет, я не услышал ни звука — просто моего лица коснулся легкий сквознячок, и я понял, что кто-то открыл окно. Только тут мне пришло в голову: а на что я, собственно, рассчитываю? Этот человек уже убил Самохина, который чем-то помешал ему. Что остановит его сейчас? Фонарик, который я сжимаю в руке?

Послышались тихие шаги. Вернее, не послышались — человек шел бесшумно, как волк — я просто почувствовал их всей кожей.

В дверях возник темный силуэт. Человек стоял долго, втянув голову в плечи, опустив руки вдоль туловища, и осматривался, привыкая к темноте, прислушиваясь.

Наконец он так же бесшумно, чуть пригнувшись, прошел в зал и подошел к стенду. Я немного подождал, услышал тихий звук, шелест и включил свет.

Он резко обернулся. Я бы не узнал его, если бы в первую секунду, когда он, обернувшись, увидел меня, его лицо не приняло на мгновение наивно-придурковатого выражения. Он был одет в ватник и сапоги, под ватником — толстый свитер, на голове — плоская кепчонка. В руке Выпивки была зажата фотография. Он скомкал ее, медленно засунул в карман.