Шпана и первая любовь 2

– Согрелся? – Ирина прислонила носовой платок к переносице и улыбнулась. – Вероятно, не стоило тебе приходить. – Она сидела на диване с сомкнутыми коленями и ступнями, ровно вытянув спину, изящно держала двумя пальцами чашку белого английского фарфора.

Данила привыкал, уже не стеснялся как прежде. Его привыкание ступало семимильными шагами. И всё же он пока держал дистанцию, не смел позволить действий, какие позволил бы с ровесницей. Он опустился в кресло. Глаза не слушались, впивались взглядом в коленки любимой «англичанки».

Ирина нагнулась к Шпане и указательным пальцем за подбородок перевела его взгляд на поднос, где расположились лично для него широкая чашка с чаем, молоко в молочнике, мёд в пиале, кусковой сахар в блюдце, аккуратно нарезанные кусочки батона и овсяное печенье в плетёной корзиночке, тонко нарезанный сервелат в маленькой тарелке, сливочное масло в прозрачной маслёнке, стакан воды; на тот случай, если голод не уймётся, возле ручки подноса лежало полбатона.

– Водка? – спросил Данила, подбородком указал на воду в стакане.

– Конечно, – нараспев произнесла Ирина. – Вот, споить решила малолетку.

– Нет. Типа так, если только для согрева.

– Ко-не-чно, и после согреть… решила. – Ирина кивнула, трогательно улыбаясь, часто заморгала широко открытыми глазами.

Светясь широченной улыбкой, содрогаясь от беззвучного смеха, Данила взял чашку с чаем.

– Значит, сюрприз? – притворно удивился он. – Я рад, я рад. А у меня сегодня вроде не день рождения. Тем не менее приятно, забота радует. Надо сказать, бесконечно радует. Не зря я корячился под горячим душем, дефилируя на скользкой поверхности… знаешь, чтобы удержаться и не пробить лбом ванну.

Ирина не могла отвести глаз, умиляясь озорным обаянием Шпаны. Доброе лицо, которое светилось солнцем, очаровывало. А настолько ясные улыбающиеся глаза казались такими искренними, безмерно счастливыми, любящими, какой-то божественной природы, ангельскими. Жаль только, успела поближе его узнать. И счастья в жизни этого юноши судьба давно не наблюдала. Ей стало жаль его: он сейчас ловит счастливый момент, кажется, позабыв обо всём. Но мелькающая печаль в его глазах, выдаёт временную маску на лице. И он всего лишь берёт жизнь, каждый миг – какие дают, какие позволяют. Пока не спорит с судьбой, смиряется. Но близок рок: получив в наследство совершеннолетие, силу, мужество, жестокую природу улиц, он не оставит течение жизни безвольным. Ломать будет пороги, свою судьбу, чужие жизни. Нет, никогда он не будет копать ямы, как сам себе лжепророчествовал. Будет знать свою силу – силу кулака, ножа, кастета, своей преданной компании. Сила эта, скорее всего, его и погубит.

Ирина вспомнила Дюрана: сила и дерзость сгубили того. Мимолётно она сравнила Дюрана и Данилу. Они очень схожи. В них обоих много добра, но ещё больше накопившейся жестокости. Непрощения. Мести. И гнев их – то праведный, то ослеплённый.

– Товарищ учительница английского по языку, вы где затерялись? Смотрите, а то даже не заметите, как забеременеете.

Ирина улыбнулась:

– С тобой, приятель. Я с тобой, поверь. – Словами она показала, что не обратила внимания на последнее слово, но поймала себя на мысли: как чертовски приятно защемило сердце. – Это вода. Разведи с мёдом. В чай нельзя. Горячее убивает полезные свойства. Или запивай.

– Ненавижу мёд. Слишком приторный.

Их весёлые глаза свелись на четвертинке батона, покрытой толстым слоем мёда, который стекал по пальцам Данилы и завис в сантиметре от его рта.

– Я ненавижу эту липкую субстанцию, говорил медвежонок пчёлкам. – Ира одарила Шпану улыбкой очарования. – Я только чуточку, и залез всей… всем телом в улей. О! Что видят мои очи!

– Да это чтоб хозяйку не обидеть. – Данила ломанул кусок батона с мёдом, едва не откусив пальцы, прокусил до крови; его терпение не подало вида боли. Он лишь мысленно вопил и тряс рукой, а лицо побагровело, хлопало ресницами выпученных глаз. Шпана шумно хлебнул остывший чай.

– Дитё, – улыбалась Ирина, поставила чашку на тумбочку.

– Мама?

Ирина промолчала. Она растянулась на диване, поправила халат, под голову подложила декоративную подушечку. Было видно, что ей нездоровится. Шпана поглощал еду обеими руками за обе щёки.

– Эй, медвежонок, не любящий медок. – Ира приподняла коленку, пальцами ступни слегонца толкнула Данилу. – Расскажи, что случилось. Почему ночевать негде? – Она умиротворённо вздохнула и сомкнула веки.

Шпана перестал жевать. Он застыл с бутербродом возле рта и не сводил глаз с ног «англичанки», умирал от желания – погладить.

– Пустяковое дело, – опомнился он, не желая, чтобы выглядело так, точно напрашивается на ночлег. – В общем, неважно. В смысле, нормально. Короче, ништяк.

Ирина перекинула ногу на ногу, сверкнув трусиками. Всё, это всё: фантазии Данилы неслись крыльями Амура к вожделенной цели, проламывали в дверях и стенах ходы. Главное, чтобы не кинули бумеранг и раньше времени не подбили.

Ирина открыла глаза, приподняла голову:

– Короткое замыкание?

– Почему? – Данила доставал дохлого муравья из мёда в чайной ложке, поднял глаза, которые снова упёрлись в женские коленки.

– Обрывочными фразами говоришь. Не хочешь – не рассказывай. – Ирина проследила за его взглядом. Ей стало неловко, но она его прекрасно разумела. Сама не так давно из этого возраста, и любила полупомешанного на сексе Дюрана. – Надо наждачную бумагу наклеить.

– Куда? Зачем? – встрепенулся Данила, часто моргая непонимающими глазами. – Кому?

– Вот думаю… себе на ноги, чтобы некоторые не истирали взгляд, а лучше чай пили да за обе щёки ели.

– Жестокость деву украшала, – Данила придумывал на ходу, – как лошадь старую забрала… – И тут он подумал, что слова: дева, старая и лошадь – зря прозвучали в стенах этой комнаты. Он серьёзно обеспокоился, что «милая англичанка» обидится, собрался извиниться и уже приоткрыл рот.

– Ах, вот так? – Ирина носовым платком прижала крыло носа. – Старая кляча, говоришь. А лошадь – этакий эвфемизм к слову страшная? И лучше бы прикрыться рыцарским доспехом? – Она поднялась с дивана, подошла к старинной этажерке. Щёлкнул выключатель, в торшере загорелся свет. Ира поискала в книжках со старыми переплётами, вытащила томик.

– Бабушка больная. Бабушка желает, чтобы ей почитали. Старая дева обожает, когда ей читают вслух. – Ирина вернулась к дивану, легла, прислонила голову к подушке. – И прошу, малец, не мямлить. Пожалуйста, внятно. Если что-то мешает, то вытащи это изо рта. Надеюсь, читать научен? – Ира взглянула на часы, бегущие зелёными стрелками на комоде слева от кухни. – У старушки бюллетень, а пионеру негде развести пионерский костёр. Так что до утра смело можно облагородить ум большим слогом, попереживать героям, поплакать о судьбах несчастных. Пионеры плачут? Пионеры не мужчины – плакать можно. – Ирина подмигнула, протянула Даниле книгу «Анна Каренина».

Некоторое время Шпана думал, как ответить на внутренний вопрос: «Что за фуфло училка пропихнула?» Наконец, вымолвил:

– Убежали от бабули – и мозги и каблуки.

Ирина тихо засмеялась, схватила подушечку и запулила в Данилу:

– Читай, ученик.

– Борзая баб-буля, – проворчал Шпана, открыл книгу. Декоративную подушку перекинул на кресло и сел на стул, голову наклонил ближе к уху Ирины. – Чтобы лучше слышать, красная шапочка.

– Только не ори. – Ирина закрыла глаза, глубоко вздохнула; правая ладонь покоилась на животе. – Понятно – серый волк. Я так поняла, что являюсь Красной Шапочкой. Это уже лучше. Хоть не дряхлая старушка.