Шпана и первая любовь 2

– Серый волк, хм, это более чем лучше, – гордо ответил Данила. – Не пионер же всё-таки.

– Дитя серого волка.

– Шутница, – произнёс Данила, передразнивая с сарказмом в голосе. Он поелозил на стуле, уселся поудобнее и застыл, ловя собственное вожделение, запах женского тела, дурманящий аромат духов; млел от осознания, что в каких-то десяти сантиметрах лежит в лёгком халатике любимая «англичаночка». Надеясь, что всё же услышит: «Ладно, не надо, не ломай глаза на буквах», – он спросил:

– Читать?

– Читать.

Шпана мысленно выругался в рифму бранным словом, заканчивающимся на «ять», и возмутился:

– Я этот талмуд год мусолить буду.

– Читать, – приказал голос Ирины. – Никто не торопит.

– Все счастливые семьи, – забубнил Данила, – похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему. – Он замолк. Повисло долгое молчание.

Ирина приподнялась на локте, внимательно изучая лицо Шпаны: первые предложения окунули Данилу в собственную жизнь. Парнишка он ранимый, восприимчивый, сентиментальность на грани жестокости. Иногда, глядя на него, ей виделось, что он будет убивать с плачем на сердце. И наоборот, чтобы испытать чувство жалости, которое не один раз испытывал к себе, – будет убивать.

Ирина содрогнулась: и с чего так решила? Хорошо, если ошибалась. Иначе парень просто маньяк. Она с отвращением отгоняла такие непроизвольно приходящие ассоциации и поймала себя на мысли, что точно так же думала о Дюране. Но Юрка никогда не сказал ей плохого слова; они ни разу не ссорились. Но – как жестоко он мог избивать обидчика, своего друга, неважно кого, если заслужил или заблуждался. Чрезвычайно жестоко. Мог ударить ножом. За что и посадили.

– Стоп, – произнесла Ирина. – Возьми другую книгу.

– Какую?

– Там есть повесть Толстого, «Смерть Ивана Ильича».

Данила хохотнул:

– Смерть Ильича? Тебе интересно, как умер Ленин?

– Ленина разве так звали?

– Иван, Вован. – Недовольный Данила поднялся со стула и подошёл к книгам. – Вован. Эта мумия раскулачила моего прадеда. А прабабка потом повесилась в конюшне. Бабка моя сказала матери, что если будет носить красную тряпку, а позже это хайло лицезреть в виде комсомольского значка, то откажется от неё и проклянёт. Я тоже не хотел. Пионером-то, конечно, заставили. Но я почти всегда носил краснопёрый галстук в кармане. Края в бахрому резал. Ты не представляешь, как класснуха вешалась. – Данила почувствовал прилив злобы. – Так что я, если что, враг народа.

Ирина, опешив, раскрыла рот, часто заморгала, уставилась на «врага народа» с иронией в глазах.

– Так. Вот он. Смерть старого хрыча. – Данила резко развернулся, чуть не упал. – Ворона залетит. – Он ткнул указательным пальцем в воздух, указывая на приоткрытые губы Иры. – Товарищ, я вижу, как вы смеётесь надо мной?

– Что вы, враг. – Ирина улыбнулась. – Как можно хохотливую иронию вмещать в чужую гордость.

– Зачем тебе про смерть читать? Умирать собралась? Каренину… Думаешь смелая – под поезд бросаться. Или, если мне прививку в виде умной классики толкнуть… так я Толстого давно прочитал. Решила просветительством повоспитывать? А мне не нравятся Пушкины, Пришвины, Бунины и Есенины, Достоевские и Маяковские. Мне интересно читать Джек Лондона, Дюма и Купера. Интересно про Шерлока Холмса и Робинзона. А до смерти старого хрыча я, видимо, не дорос. Как и до джаза, Баха и Вивальди. Мне нравится скрежет металла. Хотя, Ваню понять-то можно. Подыхать-то неохота. И не хочется принимать, что подыхать-то всем положено. И что он вовсе не пуп земли, а такая же вошь навозная, как и все!

– Данила, поостынь. Ты как разговариваешь? Что с тобой? – Ирина часто непонимающе моргала и, казалось, вот-вот расплачется. – Я попросила для меня почитать. Всего-то. Для… меня, понимаешь. – Ира отвернулась к стене, кашлянула в кулак.

Шпана с испуганным лицом подскочил на колено перед диваном, обхватил ладонь «своей милой англичанки».

– Извини. Я не хотел. Пожалуйста. Я не на тебя злился. Я… – Данила искал слово, как сказать. – Ты… Ты… умираешь? – Его ладонь несмело погладила по волосам Ирины.

Ира соскочила с дивана, шлёпая босыми ногами по полу, направилась в ванную, по дороге пнув гитару.

– Не говори чушь! – бросила она через плечо гневным тоном.

– Ага, а то я не понял, – шёпотом произнёс Данила. Он сел на диван, раскинув колени, не выпускал книгу из рук и видел себя – бабкой, склонившейся над разбитым корытом.

Прошло полчаса. Шпана сидел неподвижно, вслушивался в звуки. Ему казалось, что стрелки часов на комоде не тихо-мирно тикают, а бьют по слуху огромным колоколом и добавляют молотом.

Ирина вышла тщательно причёсанная, на губах помада. Шею обвивал другой платок, на переносице сидели очки от близорукости.

– А ты, значит, о смерти не думаешь? – Она опустилась на диван подальше от Данилы. – Правильно. О ней мы начинаем думать, когда подкрадётся и заглянет в глаза. Нет, не подкрадётся, а подбежит. – Она как-то тяжело вздохнула – вероятно, с болью. – А когда вы дерётесь улица на улицу, там у вас, наверное, ножи, колья, цепи… Неужели ни разу не приходила мысль, что нож может достаться тебе?

– Нет. Вообще нет мыслей. Только как покрепче достать ворога. Наоборот, – глаза Шпаны загорелись, – бежишь толпа на толпу, хочется быть первым, врубиться в чужую массу и кромсать хайла, бить, разбивать челюсти, помогать друзьям… за друзей. Только после драки немного поразмышляешь о том, если пацана какого-то порезали. Или грохнули. А так, наоборот, вспоминаем, ржач гремит, обсуждаем кому и как репу расколотили, кому башку пробили. И, конечно, отмщение, всё кипит. Особенно, если проиграли.

– Безумцы.

– Ну так. Безумству храбрых поём вы песни!

– Хотя бы раз задавались вопросом – зачем?

– Пока будешь задавать «зачем», – усмехнулся Данила, – получишь в челюсть «почему».

– Тогда уж «потому».

– Или так, – кивнул Шпана.

– Чай поставить? Кинь ты эту книгу. – Ирина взяла поднос с журнального столика, ещё раз тяжело вздохнула. – Не хотела я тебе ничего прививать.

Данила наблюдал, как еле заметно виляя бёдрами, Ира скрылась за дверью кухни.

– Мне снова кажется? – чуть слышно спросил Шпана. – Я не буду чай! Мне не приноси!

***

В комнате царила тишина и властвовала жара от работавшего АГВ. В полумрак зала приятно вклинивался поток света от настенного хрустального светильника. Серебряный поднос на журнальном столике вобрал в себя крошки от пирожных и блюдца с чашечками, фантики от конфет. Ирина улыбалась над надувшимся животом Данилы от съеденных шести пирожных, трёх пирожков и кулька шоколадных конфет; с довольным разомлевшим лицом он сидел на диване раскинув ноги по полу и иногда икал: а то – мне чай не приноси.