Шпандау: Тайный дневник

Гесс вопросительно посмотрел на меня.

— Или вы спросили у него разрешения, прежде чем улететь в Шотландию? — многозначительно добавил я.

Гесс растерялся.

— В ваших словах что-то есть. Но с точки зрения государственных интересов я действовал в духе национал-социализма — вам придется это признать.

С этими словами Гесс нацепил одну из своих непроницаемых масок. Мне показалось, или я действительно увидел улыбку, промелькнувшую — на короткое мгновение — на этой маске?

4 декабря 1962 года. Утром по распоряжению британского директора Летхэм официально спросил Шираха, почему он не посещает службу в часовне.

— Это мое личное дело, — резко ответил Ширах. — Я отказываюсь об этом говорить. Никто не имеет права задавать мне подобные вопросы.

20 декабря 1962 года. Уже несколько дней меня преследует одна идея: я хочу выкрасить темные кирпичи оконного проема в белый цвет. Железные решетки будут небесно-голубыми, дверь в камеру — тоже белой, кровать и мебель — темно-красными, пол — почти черным. Стены на уровне пояса я бы выкрасил в ярко-зеленый цвет и сделал бы темно-зеленый бордюр; стены от бордюра до потолка я бы покрыл тонированной белой водоэмульсионной краской с добавлением охры. Потом я бы попросил, чтобы мне прислали два желтых банных полотенца; они заменят скатерть и эффектно подчеркнут эту немного необычную игру цвета. Может быть, директора даже разрешат поставить вазу для цветов из сада.

— Если вы позволите мне это сделать, скоро моя камера будет выглядеть, как номер в гостинице «Хилтон», — три дня назад сказал я американскому директору. Но сегодня он передал, что мою просьбу отклонили. Директора беспокоятся, какое впечатление моя камера произведет на посетителей.

Любопытно, но о «Хилтоне» я знаю только из газет. Как мое воображение цепляется за сведения о мире, который я не знаю! Все эти странные обрывки, частички информации, которые я черпаю из газет, разговоров, книг и писем, складываются в ясную и понятную картину внешнего мира. В последнее время я замечаю, как эта картина постепенно вытесняет знакомую мне реальность, причем даже в моих снах. Теперь я вижу не оставшиеся в прошлом руины, а небоскребы, которых никогда не видел.

Интересно, когда я выйду на свободу, как моя воображаемая реальность будет соотноситься с действительностью?

24 декабря 1962 года. Свитер, рубашка, кусок дегтярного мыла «Перз» и трубка преодолели порог роскоши, по-видимому, благодаря празднику. Однако Альберту пришлось сначала обработать каустиком дорогую трубку «Стенвелл», чтобы приглушить блеск; а тапочки не пропустили — чересчур элегантные. Гесс получил пижаму и рождественскую звезду из лиственницы в обрамлении сосновых веток. Свитер, который для Шираха связала его сестра, тоже посчитали излишней роскошью, равно как и кальсоны из изумительной тонкой шерсти. В итоге, помимо миниатюрной елки, он остался лишь с парой носков и куском мыла.

В шесть часов вечера прогуливались с Гессом по коридору; мы говорили о повседневных делах и не упоминали о Рождестве. В половине девятого отправились спать.

31 декабря 1962 года. Всю ночь шел снег. На улице холодно, — 6 градусов, и дует восточный ветер. В саду я взял лопату и расчистил снег с круговой дорожки для двух других заключенных.

— Что скажете о моих стараниях, герр Гесс? — спросил я, когда он проходил мимо с Ширахом.

— Они достойны самой высокой похвалы, — ответил он. — Но у меня есть идея, как избавиться от снега без особых усилий. Я уже попросил бланк заявления; может быть, вы поможете мне с чертежами. Мы просто поставим на снег две доски под углом друг к другу. Спереди привяжем веревку, а сзади приделаем рычаг управления. — Гесс торжествующе посмотрел на меня, будто только что изобрел колесо. Охваченный изобретательским азартом, он перешел к практическому исполнению: — Впереди вы с Ширахом тянете за веревку. Я буду идти следом и направлять движение.

Мы с Ширахом расхохотались. Он сделал вид, что обиделся, и сказал:

— Ну и ладно, как хотите. Значит, не буду подавать заявку.

Ближе к полудню все директора друг за другом прошли по камерам и пожелали нам счастливого Нового года. В половине третьего я вышел в сад. Решил пройти километров десять, но к четверти пятого сделал тридцать шесть кругов, или 16,1 километра. Это стало моим рекордом за 1962 год, и я был доволен. Мне осталось еще пятьсот километров по бескрайним снежным равнинам до Берингова пролива. Весь этот путь мне придется проделать практически в полной темноте. Однако изумительное северное сияние наподобие того, что я видел на севере Лапландии в конце 1943-го, волшебным образом преобразует окружающий меня пейзаж. Шагая по кругу, я восторженно смотрел в темное небо и настолько увлекся фантасмагорией снега, света и сверкающих равнин, что остолбенел, когда увидел мрачный тюремный фасад.

Оценивая этот год, не могу сказать, что он был неудачным. Альберт добился первого успеха в архитектуре; Хильда получает хорошие отметки на философском факультете; Фриц сдал предварительный экзамен по физике; Маргарет начала работать над докторской диссертацией; Арнольд хорошо учится в университете; а в конце года Эрнст неожиданно порадовал нас отличными оценками по многим предметам.

19 января 1963 года. Приказ, изданный русским директором два месяца назад, запрещающий тем, кто не ходит в церковь, слушать музыку, отменили. Сегодня перед началом концерта на пластинках Громов велел открыть все двери.

7 февраля 1963 года. Сегодня лопатой убирал снег на круговой аллее при температуре — 12 градусов. Решил закаляться, поэтому работал без пальто. Ширах и Гесс снова смотрят на меня свысока, поэтому я расчистил тропинку только для одного; пусть сами откапывают вторую дорожку. Но они, закутавшись в теплую одежду, предпочли гулять гуськом; Ширах покрыл голову платком, и он свисал из-под шапки, как бурнус.

8 февраля 1963 года. Гесс ведет себя все более враждебно. Сегодня мы встретились в саду. Я остановился и спросил:

— Что ж, герр Гесс, может, немного поговорим?

Гесс нахмурился.

— Знаете, — ответил он, — в данный момент у меня вздорное настроение. Но если вам нужно поговорить, буду рад помочь.

Потом он продолжил с более серьезным видом:

— Кстати, у нас как раз есть один повод для ссоры. Почему вы избегаете меня по утрам?

Я ответил, что не избегаю его. Просто я заметил, что в последнее время он не отвечает на мои приветствия, поэтому я перестал здороваться — в конце концов, он не Людовик XIV.

— Но вы перестали по утрам ставить метлу перед моей дверью, — заметил Гесс. — А это — признайте — означает, что вы меня избегаете.

На это мне нечего было ответить. Поэтому я сказал по существу:

— Герр Гесс, мы живем в двух разных мирах. Настоящая причина в этом. И именно по этой причине любой разговор между нами вызывает разногласия и обиду с обеих сторон. Лучше этого избегать.

— Но вы же в хороших отношениях с некоторыми охранниками, — настаивал Гесс.

Я попытался объяснить, что каждому человеку нужно с кем-то общаться, иначе одиночество его уничтожит. Во внезапном приступе ярости Гесс выкрикнул:

— Но они же наши тюремщики! Я их ненавижу. Всех. Ненавижу всех до одного!

Он повторил эти слова несколько раз.

— А как же Брэй, который подарил вам шоколад на Рождество? — спросил я.

— И его тоже, — ответил Гесс. — Может, немного меньше, но все равно ненавижу. Всем сердцем!

Я развернулся и ушел. Когда я прошел половину круга, он быстро двинулся за мной. Мне показалось, он хотел меня догнать, чтобы еще что-то сказать. Но мне не хотелось разговаривать, и я прибавил шагу. Гесс тоже пошел быстрее, и под конец мы почти бежали, преследуя друг друга и убегая друг от друга. В этой гонке я преодолел 7,8 километра за час. Только в камере мне внезапно пришло в голову: если Гесс действительно хотел мне что-то сказать, ему нужно было только остановиться.