Шпандау: Тайный дневник

Солнце, солнце, на рассве-е-ете Ты осветило мне дорогу к сме-е-ерти…

Девять часов. Гесс получил несколько книг от жены, но одну из них хочет отправить назад.

— Да, она была в моем списке, но, оказывается, это роман, а я из принципа не читаю романов, — заявил он.

Потом проинструктировал начальника русской охраны:

— Книга возвращается к моей жене. Я немедленно принесу ее вам.

Он говорил с необычным возбуждением, которое возросло еще больше, когда он с книжкой в руке постучался ко мне в камеру.

— Эту книгу читали или нет? — торопливо спросил он. — Посмотрите: ее читали или нет? Я спрашиваю вас: я дочитал ее вот до этого места. И по страницам это видно. Но дальше ее не читали. Однако жена написала — слушайте меня, герр Шпеер! — что она и мой сын прочитали книгу. Вдобавок ее наверняка читал цензор — в общей сложности три человека. И знаете, какой вывод из этого следует? — нервно спросил он, неуверенно глядя на меня. — Наконец-то мы получили неопровержимое доказательство! Ха-ха! — Он постучал костяшками пальцев по стене. — Ха-ха! Это не та книга, которую послала жена. Ее попросту заменили. Ха-ха!

Лишившись дара речи, я смотрел на его выкрутасы.

— Неужели вы не понимаете? — крикнул он. — Дирекция купила другой экземпляр книги. Что вы на это скажете?

Я молча и раздраженно покачал головой. Гесс, которому в следующем месяце исполнится семьдесят, застыл на месте, потом гордо выпрямился и сказал, глядя поверх моей головы:

— Понимаю, вы предпочитаете молчать.

Он резко развернулся и на деревянных ногах вышел из камеры.

4 апреля 1964 года. Шлабрендорф вернулся из Вашингтона. Его принял советский посол Добрынин, который, как говорят, был с ним откровенен. Среди прочих условий моего освобождения русская сторона назвала следующие: во-первых, в будущем я не стану заниматься политической деятельностью — это условие я выполню с удовольствием; во-вторых, я должен иметь устойчивое финансовое положение; кроме того, Федеративная Республика должна выпустить на свободу заключенных в тюрьме коммунистов; и наконец, заключить сделку с фирмой Круппа о торговле с СССР.

26 апреля 1964 года. Сегодня Гессу исполнилось семьдесят лет. Я пожелал ему всего наилучшего. Повар принял это к сведению и с притворной досадой заявил, выставляя одно блюдо за другим на раздаточный стол:

— И это, и это, и это тоже для их арестантских светлостей!

Он устроил настоящий пир: запеченная форель, цесарка, торт со взбитыми сливками, фрукты, шоколадный соус и безалкогольные напитки. Днем американский и британский директора вместе пришли поздравить Гесса. Но не успели они открыть рот, как Гесс сухо произнес:

— Благодарю за неожиданно хорошую еду.

12 июня 1964 года. Сегодня передавали праздничный концерт в честь столетия со дня рождения Рихарда Штрауса в исполнении Саксонской государственной капеллы, с которой с триумфом выступал композитор. Я впервые услышал «Метаморфозы» для струнного оркестра в фа-мажоре, которые были написаны в 1945 году перед самым концом войны. Ошеломляющее музыкальное повествование о днях крушения, написанное на основе траурного марша из «Героической» симфонии. Скорбь, отчаяние, плач перед лицом апокалипсиса, постигшего родное Отечество, и под конец робкая, едва различимая надежда. В то время Штраусу было восемьдесят, он отдал себя в распоряжение Третьего рейха и занял пост президента Имперской музыкальной палаты, он разделял многие распространенные иллюзии в отношении режима. Мне кажется, в этой работе он освободился от всего, что тяжким бременем лежало у него на душе: ощущение, что он находится в тупике, осмысление собственной вины, осознание всего, что было безвозвратно утрачено. Потом прозвучал Концерт для валторны с оркестром № 1 и, наконец, симфоническая поэма «Так говорил Заратустра». Для меня эта возвышенная музыка ассоциируется с уединением в горах, пророческими строками и Сильс-Марией. После последних аккордов зал на несколько секунд замирает от переизбытка эмоций. Потом взрывается аплодисментами.

22 июня 1964 года. Сегодня один из охранников тайком принес фотоаппарат «Минокс». Я отснял три цветные пленки, фотографируя главным образом сад. Я прятал миниатюрный фотоаппарат в руке, оставляя открытым только объектив. Снимки позволят моим родным понять, как выглядит мой мир за пределами комнаты для свиданий.

На большинстве фотографий — мои цветочные клумбы; они увидят, как я горжусь ими. В конце концов, цветы да эти заметки — это все, что занимало меня все эти двадцать лет.

Если снимки выйдут удачными, жена и дети увидят прелестные изображения ирисов, гвоздик, левкоев и люпинов — все, что они, безусловно, могут найти в ближайшей оранжерее.

23 июня 1964 года. Все чаще измеряю оставшееся время заключения по своим «тюремным часам». К настоящему моменту прошло 27 секунд после 21:26. Разочарован. Думал, уже гораздо позже. Самая маленькая единица времени — секунда — соответствует двум часам и десяти минутам в Шпандау.

24 июня 1964 года. Утром проснулся от страшной зубной боли. Шарков взглянул на меня, так как именно он подписывает пропуск к американскому стоматологу. Он коротко объявил:

— Зубная боль — не трагедия.

Но добавил, что позвонит своему директору по прямому телефону из тюрьмы в Карлсхорст.

Несколько часов спустя стоматолог — в звании полковника — сделал мне рентген; днем он удалил мне зуб, в процессе сломав другой. Моя челюсть превратилась в рудник; остатки удаляли с помощью молотка, зубила и дрели, и все это продолжалось больше часа. К слову, при этом присутствовал французский врач.

23 июня 1964 года. Еще пять недель без единой записи. Много работал в саду, мало читал. Апатия.

23 июля 1964 года. Некоторое время назад попросил Брэя посоветовать мне хороший американский словарь. Через несколько дней он принес толстый словарь Уэбстера.

— Это вам. Мой прощальный подарок.

Через несколько недель он нас покидает, потому что больше не может выносить тюремную атмосферу.

— Я прямо сейчас отнесу словарь в библиотеку, — сказал Брэй. — Никто не заметит. Но он для вас!

У меня возникла идея получше. Я подал заявку с просьбой разрешить моим родным прислать мне французский и американский словари. Когда ее утвердили, Хильда передала в администрацию толковые словари Брэя и толковые словари Уэбстера и Ларусса. Потом Шарков в свое ночное дежурство пролистал два объемных тома, проверяя, нет ли в них зашифрованных тайных посланий. Эти предосторожности показались мне нелепыми, но в то же время вселили в меня надежду. Они не стали бы утруждаться, если бы знали о моих нелегальных связях с внешним миром. Утром явился Андрысев и дружелюбно сказал:

— К сожалению, несколько страниц пришлось вырезать. Вы не возражаете?

Я не возражал.

Через несколько часов мне принесли словари. Из них вырезали пять или шесть статей, три из них начинались на букву «Г».

27 июля 1964 года. Я отсидел семь восьмых своего срока. К примеру, я прикинул, что после следующего свидания в октябре Эрнст приедет всего один раз. Осенью я уже не стану заготавливать кучу компоста. На этот раз я просто сожгу листья, а пепел пойдет на удобрение почвы. Я буду донашивать рубашки и нижнее белье и попрошу родных, чтобы на Рождество и день рождения они присылали мне только пластинки с записями одного инструмента; дома сейчас появился стереопроигрыватель, и только пластинки с записями одиночного инструмента не портят звучание.

4 августа 1964 года. Встреча Шлабрендорфа с зятем Хрущева Аджубеем, который по счастливой случайности приехал с визитом в Федеративную Республику, прошла хорошо. Русский делал многообещающие намеки в отношении моего дела. После его возвращения в «Известиях» — газете, в которой он служит главным редактором — написали что-то о «ликвидации некоторых последствий войны», если немецкая сторона готова пойти на уступки.

9 августа 1964 года. В последнее время опять читаю много книг по архитектуре. Если меня выпустят и я снова захочу работать, я должен быть в курсе последних разработок.