Шпандау: Тайный дневник

Именно Ширах поддерживал Редера, когда тот страдал от депрессии, именно Ширах помогал ему во время болезни. По собственной инициативе Ширах несколько раз направлял комендантам Берлина ходатайство об освобождении Редера, когда адмирал тяжело заболел. Но оглядываясь назад, Редер хочет, чтобы в Шпандау его связывали только с гросс-адмиралом Дёницем и дипломатом Нейратом; все остальные могут повредить его репутации. Министр иностранных дел и главнокомандующий ВМС — люди его круга, так сказать; остальные — всего лишь арестанты. Теперь Ширах с горечью говорит:

— Вот так-то. Как только кто-то выходит на волю, он как можно дальше отстраняется от тех, кто остался.

4 декабря 1957 года. Еще один визит Флекснера. Хотя раньше русские проявляли особенный интерес к визитам адвокатов, на этот раз никто из них не присутствовал. За нашей встречей наблюдали британский и французский охранники. Я спросил Флекснера, когда он приедет и заберет меня отсюда.

— Хотел бы я, чтобы это произошло прямо завтра! — ответил он.

— Очень хорошо, очень хорошо, — вставил Садо, жизнерадостный паренек.

Он довольно часто вмешивался в разговор. Мне удалось выдержать целый час без видимого изнеможения.

После свидания новый начальник русской охраны по Фамилии Ешурин, который свободно говорит по-немецки, спросил:

— Вы довольны встречей? Обсуждали освобождение?

Я сказал «нет».

— Вам следует подать прошение об амнистии. Ведь в конце войны вы были единственным человеком, кто помешал Гитлеру все уничтожить.

Когда я сказал, что уже подавал прошение, он скептически предположил:

— Но оно могло не дойти. В нашей стране такое часто случается.

Вообще обо мне, по-моему, забыли. Сообщения о попытках добиться моего освобождения приходят все реже. Мои немногие друзья смирились. Скоро кончатся мои силы. Как только начнется моральное разложение, мне больше не придется строить планы на будущее.

Сегодня Ширах ломал голову над шестью кусками мыла, которые ему прислала сестра.

— Даже если она считает, что один кусок уходит за две недели, этого хватит до марта.

Качая головой, он вернулся в камеру.

17 декабря 1957 года. Преемником Катхилла назначили полковника Проктера, начальника протокольной службы при британском коменданте Берлина. Человек с хорошими манерами, чего не скажешь о Катхилле. Новый директор продолжает исполнять свои обязанности при коменданте; значит, в Шпандау он будет работать между делом. Необременительная работа, должен сказать.

24 декабря 1957 года. В коридоре суета. Охранники тихонько напевают рождественские гимны, но меня это больше не трогает. Вечером — служба. После освобождения Функа некому аккомпанировать на органе, поэтому мы больше не поем хоралы. Вместо этого в конце службы нам разрешают полчаса послушать пластинки. Но сегодня мы отказались от записей рождественской музыки. Я не боялся впасть в сентиментальность, скорее я потерял ощущение праздника.

25 декабря 1957 года. В виде рождественского подарка один охранник рассказал нам, что у директоров есть доказательства существования незаконных каналов связи с внешним миром. Вскоре после этого Шираха вызвали в администрацию. Баварский суд прислал тюремному начальству документ, подписанный его рукой, и попросил подтвердить подлинность подписи. С ледяным спокойствием Ширах заявил, что это не его подпись. Вернувшись, он лишь сказал:

— Слава Богу, я был готов.

26 декабря 1957 года. Вчера Тони Влаер поехал к теще в восточный сектор. Двое наших русских попросили подвезти их до Карлсхорста. Когда он их высадил, они недвусмысленно предложили ему пройти с ними. Потом его несколько часов допрашивали офицеры НКВД. В конце концов они объяснили, что им нужно: они ищут агента для работы с ними, а поскольку он всегда хорошо ладил с русскими в Шпандау, они решили завербовать его. Когда он попытался отказаться, они надавили и показали подготовленное письмо, в котором он дает согласие на сотрудничество и соблюдение тайны. От страха Влаер его подписал. Теперь, рассказывал он мне, пятнадцатого января он должен выполнить свое первое задание. Он в ужасе и отчаянии.

27 декабря 1957 года. Вчера я посоветовал Тони Влаеру сообщить властям союзников, несмотря на тревогу за тещу. Он написал рапорт в британскую военную полицию и голландское консульство. Они порекомендовали ему уехать из Берлина и вернуться в Голландию. По их словам, в последнее время было много случаев похищения людей. Он подал заявление об увольнении и через несколько дней уедет домой. Десять лет он помогал мне.

28 декабря 1957 года. Последний год был самым тяжелым. Как ни один другой, он был полон обманутых надежд. Меня все чаще одолевают сомнения, что я долго не продержусь. От этих мыслей меня охватывает страх.

Судя по письмам из дома, праздники прошли так же, как в моем детстве, только немного проще и без изысков. Но читая их письма, я словно перенесся в те годы. Некоторые из детей на Новый год уехали кататься на лыжах. Маргарет встретит Новый год с друзьями. Эти планы тоже вызывают в памяти знакомую атмосферу прошлого. Как странно!

Ближе к концу войны, когда стало ясно, что крах неминуем, что все кончится не просто поражением в войне, я чувствовал, что рушится не только этот режим и этот рейх, но и весь мир. Описывая всеобъемлющий характер происходящего, люди вполне обоснованно говорили о катастрофе. Казалось, все кончено; все утратило свою чистоту и невинность. Мы не сомневались, что не только функционеры режима сойдут со сцены, но и целые пласты, составлявшие основу общества. Целый мир со своей культурой своими правами на собственность, со своим авторитетом, своей нравственностью — другими словами, со своей властью — попросту прекратит существование. Впереди мы видели годы нищеты и унижений. Со свойственным мне романтизмом, я даже связывал с этим будущим какие-то надежды на нравственное и интеллектуальное обновление. После этого поражения автомобили, самолеты, технические достижения перестанут существовать для Германии; их место займут музыка, поэзия и искусство. Как после поражений в битвах при Йене и Ауэрштедте, Германия вновь займется своей культурной миссией.

Но революция, которую мы ждали, которая в то время казалась неизбежной, так и не произошла. Не берусь судить, переживает ли общество интеллектуальный и духовный подъем. Но формы жизни, все обычаи среднего класса, несомненно, вернулись. Об этом свидетельствует каждое письмо из дома — неважно, рассказывает оно о студенческих вечеринках или гребном клубе Гейдельберга, о друзьях детей или праздновании Рождества. Говорят, сейчас снова принято целовать руку и обращаться к женщине «gnadige Frau» («милостивая государыня»). Больше всего удивляет, что страна снова процветает. По-моему, критика этого процветания является главной и излюбленной темой современной литературы. Деление на социальные слои и группы, если я правильно понимаю ситуацию, стало еще заметнее, чем в Третьем рейхе; все это напоминает положение в Веймаре, от которого я пытался избавиться в те годы. Технология тоже вернулась и доминирует еще увереннее, чем раньше; все предупреждения об опасности были забыты. Иногда газеты создают впечатление, что Федеративная Республика — это одна сплошная промышленная зона, безостановочно производящая средства для процветания. Под прошлым подвели черту, насколько я понимаю, не глядя в будущее. Они скорее сделали шаг назад. Вернулись во времена Республики. Каким устойчивым может быть общественный порядок!

1 января 1958 года. Первый день нового года. Я переписал цитату из Кокто: «Люди превратили меня в человека, которого я не узнаю… Ужасно было бы встретить это существо на улице».

12 января 1958 года. Несколько недель назад пересек Ганг. Сейчас иду по высокому горному хребту, поросшему буйной растительностью. Остается еще четыреста километров до Мандалая в Бирме и тысяча сто до Куньмина в Китае. Хочу завернуть в Паган, небольшую деревушку, в которой более двух тысяч довольно крупных пагод. Главным предназначением деревни, построенной между одиннадцатым и двенадцатым веками, было поклонение Будде. Когда я читал об этом поселении, я невольно вспоминал наши проекты для Нюрнберга. Предполагалось, что территория партийных съездов со временем тоже превратится в область духовных церемоний. Сама территория съездов должна была стать лишь первым этапом, ядром всей системы. Уже сажали дубовые рощи. В них мы планировали возвести самые разные здания религиозного характера: памятники в честь торжества идеи Движения и его побед; мемориалы выдающимся личностям. Сегодня мне это кажется глупым самовосхвалением, но тогда я тайно решил поставить собственную гробницу около большого проспекта для шествий, в том месте, где проспект проходит по искусственному озеру. Я даже обсудил это с мэром Нюрнберга Либелем. Но Гитлеру ничего не сказал. Как только я завершу свои проекты, казалось мне в то время, я стану знаменитым и тогда смогу говорить о подобных вещах.