Шпион, которому изменила Родина

Тысячи голодных глаз наблюдали за этой процедурой. Немцы вышли из загона, у котлов остались только повара из числа пленных. Этого, казалось, только и ждала вся огромная масса людей. В одно мгновение она смела заграждения между загонами и ринулась к котлам. Те, что бежали первыми, успели выхватить из кипящей воды еще сырые куски конины. Но задние тут же подмяли под себя передних. В несколько секунд котлы скрылись под облепившими их людьми. Послышались душераздирающие крики. Они вывели из оцепенения охранников, и те сделали несколько выстрелов в воздух. Это никого не остановило. Люди по опрокинутым телам продолжали карабкаться на котлы. Задние сталкивали в кипящую воду передних. Лишь после того как охрана открыла огонь по людям и уложила несколько человек, людская волна отхлынула назад.

Прежде чем началась раздача похлебки, пришлось выловить из котлов сварившиеся трупы с неестественно огромными, вылезшими из орбит глазами. Количество желающих получить порцию похлебки заметно убавилось...

После Харьковской операции гитлеровцы стали использовать пленных на устройстве и ремонте дорог. Те, кто попадал в рабочие команды, получали скудное, но регулярное питание. Это спасало от голодной смерти и, кроме того, давало надежду на побег. В команды немцы отбирали тех, кто поздоровее, и тех, у кого оставалась более или менее прочная обувь. Предпочтение отдавалось тому, кто хоть немного понимал немецкую речь. Я быстро сориентировался и был включен в одну из рабочих команд. Для большей надежности и чтобы не вызвать подозрение своей настоящей фамилией и именем — назвался Альфдером Витвером. (Моя настоящая фамилия, весьма распространенная в Англии, читается, как Уитмен.) О ранении я умолчал. На вопрос о национальности сказал, как было на самом деле: по метрике — русский, а фамилия от предков, переселившихся в Россию, кажется, из Прибалтики еще при Петре Первом.

Нас посадили в грузовик и после недолгого пути разместили в здании тюрьмы на Холодной горе (так называлось место в городе).

Лежа на нарах, я обдумывал варианты побега, отрабатывал легенду для передвижения по дорогам, для предстоящих действий. Вынужденное безделье способствовало заживанию раны. Это продолжалось целую неделю. Потом нас снова погрузили в машину. После нескольких часов пути, когда уже начало темнеть, высадили на опушке леса у кирпичного сарая. Здесь, как выяснилось, размещалась саперно-вспомогательная часть. Внутри сарая на полу была разостлана солома. После голых тюремных нар и долгой тряски в кузове она показалась пуховой периной. Так прошла езде одна ночь.

Утром звякнул замок. Унтер-офицер открыл дверь сарая, приказал всем построиться. Еще один унтер перечислил наши обязанности, предупредил о необходимости их выполнения. Сказал, что за добросовестную работу мы будем получать двухразовое питание в виде порции хлеба и миски супа.

Завтрак состоял из чечевичной похлебки и куска хлеба, что тоже было неплохо. После этого нас разделили на две группы. Одну отправили куда-то пешком в сопровождении конвоя и повозки с лопатами и кирками; другую, где оказался и я, посадили на грузовик и повезли в карьер. Здесь добывали гравий и щебенку для дорожных работ. Целый день на солнцепеке или под дождем надо было нагружать грабарки или дробить камни, превращая их в щебенку. В карьер нас доставляли на грузовике, но обратно чаще всего шли пешком. Конвой из пожилых резервистов не очень подгонял нас, да они и сами, кстати, никуда не торопились.

Каждое утро унтер-офицер отбирал одного-двух пленных для работы на пищеблоке: рубить дрова, носить воду, чистить котлы. Пришла и моя очередь. Повар, немолодой баварец по имени Клаус, был незлоблив, но сердился, если пленные его не понимали. Очевидно, он полагал, что все должны понимать по-немецки. При этом он относился к пленным сочувственно и даже подкармливал тех, кто поступал в его распоряжение. Порой украдкой от конвоя он давал с собой кусок колбасы или хлеба с маргарином. Скрывая знание немецкого языка, я, разумеется, понимал все, что говорил Клаус, и точно выполнял все его распоряжения. За это повар проникся ко мне особым расположением и хвастался, что ему попался очень сообразительный русский. Клаус договорился с унтер-офицером, и меня стали часто посылать на кухню. Это было весьма кстати для восстановления сил. Иногда Клаус давал мне что-нибудь с собой, и тогда я имел возможность поддержать товарищей.

Не раз мне приходилось наблюдать раздачу пищи на полевой кухне. Солдаты подходили строем с котелками. Обед состоял из двух блюд и кофейного напитка на третье. Этим же напитком наполняли личные фляжки. Местную воду солдаты для питья не употребляли. Холодный кофе хорошо утолял жажду в жаркие летние дни. Больше всего меня удивило то, что и рядовые, и офицеры, включая полковника, получали пищу из общего солдатского котла. Однажды я видел, как генерал подошел с котелком к кухне, и ему налили того же супа, что и всем. У нас на походной кухне питались только рядовые и сержантский состав. Средний и высший комсостав имел отдельных поваров, и еду ему доставляли их денщики. И это все несмотря на то, что мы называли и называем генерала товарищем, а они господином.

Однажды нас не вывели на работу. Целый день продержали взаперти, а вечером, когда стемнело, всех построили возле сарая. Саперная часть уже растянулась в походном марше по дороге. Нас пристроили в хвост колонны. Замыкали ее несколько повозок с инструментом и другим имуществом. По бокам и сзади нас шагали конвоиры. Это были те же солдаты-резервисты, сопровождавшие нас на работу. Обычно немцы перегоняли пленных только днем. На этот раз ночной переход, видимо, диктовался условиями маскировки.

Понимая, что другою такого случая может не представиться, я решил бежать этой же ночью. Но светила луна, и небо как назло было чистым. Прошло два часа, когда, наконец, появились тучи. Луна скрылась. Стал накрапывать дождь. В этот момент колонну нагнало несколько грузовиков. Была дана команда остановиться и сойти на обочину. Воспользовавшись этим, я присел на землю, делая вид, что поправляю портянку. Оглянулся на конвоира. Он внимательно смотрел на проезжавшую мимо машину. Лучшего момента не придумать. И в то же время отчетливо, словно это уже произошло, я представил себе развязку в случае неудачи. Страх парализовал меня. Я не мог пошевелиться, но, понимая, что конвоир каждую секунду может повернуть голову в мою сторону, я наконец решился. Медленно припал к земле, скатился в кювет и замер, уткнувшись лицом во влажный грунт. Неистово колотилось сердце, заглушая шум проезжавших мимо автомашин. Но вот рокот моторов стал отдаляться. Послышалась команда, строй зашагал дальше. Я плотнее прижался к земле, ожидая, что вот-вот на голову обрушится удар прикладом или спину прошьет автоматная очередь. Причем я даже физически ощутил, куда именно попадут пули. Слышно было, как совсем рядом с кюветом прошел конвой. Проскрипели колеса повозок. Одна, вторая, третья… Медленно наплывала тишина ночи.

Еще не веря, что уцелел, я пополз в сторону от дороги, но потом вскочил и бросился в темноту, навстречу ветру и пьянящей свободе. Я словно летел, не чувствуя боли в ноге. Бежал не останавливаясь, пока ноги не подкосились от усталости. Упал в траву совершенно обессилевший и счастливый. Сердце снова колотилось, но теперь уже от быстрого бега и радости освобождения. Кругом было тихо. Дождь кончился, и небо слегка розовело. Я поднялся и зашагал.

4. НА ОСТРОВКЕ

Первое селение я обошел стороной. Уже наступило утро, когда снова показались дома. Подойдя ближе, я спрятался в кустах и стал наблюдать. Никаких признаков того, что в селе немцы, не обнаружил. Из ближайшего дома во двор вышел старик. Спустя некоторое время появился мальчик лет десяти. Я подождал немного, вышел из своего укрытия и вошел во двор. Долго объяснять, кто я и как оказался здесь, не пришлось. Старик, Иван Тимофеевич, не докучал расспросами. Он подтвердил, что фронт отодвинулся далеко на восток и находится уже где-то чуть ли не за Ростовом… На то чтобы пробраться через линию фронта обратно к своим, потребовался бы не один месяц. Пройти сотни километров пешком, без документов, по нашпигованной оккупантами территории — нет, такое решение представлялось бессмысленным.

Был еще вариант: продолжить борьбу, используя владение немецким языком а также некоторый опыт и знания, приобретенные в разведгруппе при штабе армии и в полковой разведке.

Я выбрал этот путь, весьма приблизительно представляя себе всю невероятную сложность выполнения такого решения.

Трудно сказать, что определило тогда мой выбор. Не думаю, что это было, говоря языком передовиц, «проявлением высокого советского патриотизма». Это был мой выбор — вот и все. Он обсуждению не подлежал.

Спасибо предкам, что оставили нам в наследство такую обширную территорию. Было куда отступать. А если бы Советский Союз по территории равнялся Германии или Франции? Или той и другой вместе взятым?.. Ведь уже через три месяца после войны он просто бы перестал существовать. Так быстро мы отступали, вдохновляемые и руководимые такими гениальными и прозорливыми, такими талантливыми и непобедимыми…

Хотя к началу войны, как спустя много лет признали историки, мы имели более чем трехкратное преимущество в количестве танков и почти двукратное — в само летах. Уже на восьмой день войны численность Красной Армии почти вдвое превосходила численность гитлеровского войска. А паши производственные мощности по выпуску танков и самолетов были в полтора раза выше, чем у фашистской Германии. И тем не менее мы отступали, неся огромные потери. Часто в окружении, а затем и в плену оказывались не отдельные роты, даже не полки, а целые армии. И не всегда они проявляли необходимое умение, а то и должную стойкость, стремление бороться до конца… Да, мы победили. Но какой невиданно изуверской ценой! Цифра наших потерь в годы второй мировой войны за послевоенные десятилетия выросла уже в несколько раз. Теперь она приблизилась к 27 миллионам. Кто знает, окончательный ли это итог?..