Шпион Темучина

Постепенно воцарялась тишина. Допевая последние трели, замолкали птицы. Вот перестала свистеть малиновка, затихли жаворонок и колонок, кукушка тоже бросила куковать – с чего бы так резко? – и лишь чаровник-соловушка выводил свои рулады почти до полуночи. Да так здорово, что Баурджин невольно заслушался, а потом, отгоняя сон, стал в полголоса напевать:

– Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…

И ведь чуть было не заснул, а еще нойон, степной князь – начальник, ититна мать!

Встрепенулся, когда за кустами заржала лошадь. Громко так, беспокойно. Второй конь фыркнул и – слышно было – перебирал ногами.

– Ну, ну, милые… – подойдя к лошадям, Баурджин погладил обеих по холкам, успокоил. И все равно, чувствовал – как кони напряженно раздувают ноздри. Видать, почуяли какого-то хищника. Рысь, волка, медведя? Здесь уж хватает и тех, и других, и третьих. Вообще-то, лесное зверье сейчас сытое, но кто его знает? Задерут лошадей – жалко.

Молодой князь подложил под руку лук, сожалея о крепкой рогатине – уж с нею бы сейчас куда как сподручнее было. Вспомнилась вдруг жена, не та, первая, Татьяна, а здешняя, красавица Джэгэль-Эхэ. И дети вспомнились – сынок Алтан Болд и дочка Жаргал – Счастье. Интересно, как они там? Скучают, наверное, как не скучать-то без батьки? А вот насчет всего прочего – можно не беспокоиться. И кочевье доходное, крепкое, и хан, ежели что, в обиду не даст, поможет. Все ж таки молодец Темучин, что бы там про него ни говорили – быстро сумел отвадить разбойные шайки от подвластных земель. Еще бы с татарами справиться, не с теми, ханом над которыми поставлен анда Кэзгерул Красный Пояс, а с другими, как говорил Боорчу – с дикими. А Боорчу, поди, глушит сейчас арьку в компании веселых девиц – что ему еще делать-то, покуда войны никакой нет?

Чу! Снова закуковала кукушка… Бросила! И воронье вдруг закаркало… И чья-то стремительная темная тень быстро прошмыгнула за кустами. Кто это – лиса? Она, похоже. Что ж так метнулась? Испугалась кого? Ой, неспроста все это, неспроста.

Больше нойон на воспоминания не отвлекался, дежурил честно, как солдат-первогодок.

Своими опасениями он поделился с Гамильдэ-Иченом сразу же, как только разбудил юношу. Сам спал тяжело, тревожно, будто общая лесная нервозность вдруг передалась и ему. Когда проснулся – уже бередило первыми лучами раннее утро, солнечное, белесое, росное.

– Там что-то есть! – Гамильдэ-Ичен кивнул на вершину ближайшей сопки, густо поросшую орешником и елью. – Во-он, воронье кружит. И черный гриф-падальщик.

Баурджин придвинул поближе лук и поинтересовался, не показалось ли напарнику что-нибудь необычное ночью, во время смены?

– Лошади беспокоились, – озабоченно отозвался юноша. – Всю ночь хрипели. Видно, медведя чуяли.

– Или – волка.

– Или волка.

Нойон поднялся на ноги и предложил прогуляться на соседнюю сопку, посмотреть – что там?

– Да, конечно, посмотрим. – Гамильдэ-Ичен дернул тетиву лука и грустно вздохнул: – Жаль, нет хорошей рогатины! Уж с нею-то на медведя куда сподручнее.

– Ничего, – усмехнулся князь. – Знаешь, в случае чего, куда метить?

Юноша махнул рукой:

– Знаю – в голову!

– В голову – это если б у тебя лук был убойный, а не такой, как у нас, – покачал головой Баурджин. – Попадешь медведю в глаз, хорошо, если стрела до мозга достанет. А если – нет? Осатанеет зверь, попрет буром – не убежишь, не скроешься. Нет уж, друг мой Гамильдэ, если уж стрелять, так в сердце! Только в сердце.

– Понял тебя, нойон.

Спустившись в ложбину с густыми зарослями орешника, беглецы остановились, прислушались. На вершине сопки все так же кричали вороны, и в криках их не было тревоги. Наоборот, сквозило какое-то сытое довольство. Закачались ветви орешника – с сопки подул легкий ветерок, принося запах падали. Так вот оно, в чем дело!

– Осторожней, – прошептал Гамильджэ-Ичен, – медведь может кружить где-то поблизости.

– Может, – Баурджин почесал бородку. – Но если бы был близко – птицы бы уже улетели.

Сумрачные мохнатые ели на вершине сопки образовали густой, почти непролазный лес. Путникам приходилось то и дело нагибаться, проскальзывать меж колючими ветками, перелезать через поваленные стволы. Так и продвигались, до тех пор пока не выбрались на звериную тропу…

Идущий впереди нойон вдруг застыл и, обернувшись к своему спутнику, показал рукой вперед, на небольшую полянку, с которой как раз и несло тухлятиной.

Выйдя на свет, друзья внимательно осмотрелись – нет, никакого разлагающего трупа там не было. Но ведь откуда-то же пахло!

Баурджин принюхался, еще раз осматриваясь, и обнаружил на самом краю полянки, под матерой елью, завал из еловых лап, мха и жердей-сухостоин.

– Ну, вот она, медвежья нычка, – негромко промолвил нойон. – Так и бывает – завалит мишка сохатого или оленя, часть съест, а часть – про запас оставит, да и так – подгнить, с душком-то мясцо куда как мягче, приятнее… Сытый, видать, зверь – вряд ли на наших лошадок польстится. И все же я б от такого соседства избавился, а Гамильдэ? Э-эй, парень! Ты что там застыл?

Гамильдэ-Ичен не отрывал от завала взгляда. Затем подошел ближе, присел…

– Да что ты там ищешь? – нетерпеливо буркнул нойон. – Эй, Гамильдэ!

Баурджин не кричал, позвал громким шепотом, знал – лес шума не любит.

Юноша наконец обернулся на зов и, кивнув на медвежий склад, тихо сказал:

– Ноги!

– Чьи ноги? – не понял князь.

– Не знаю чьи, но – обутые. В оленьих торбасах. Во-он, торчат из-под веток.

Друзья вмиг раскидали завал и застыли, обнаружив полуобглоданный человеческий труп!

Так вот что за добыча на сей раз попала в медвежьи лапы…

Наклонившись, Баурджин убрал ветки с лица несчастного… и отпрянул. Лица не было! Как не было и скальпа и половины шеи – все было изглодано, съедены глаза, а вкусный мозг – высосан. Видать, лакомился мишка… гурман…

– Смотри-ка, нойон, у него и все тело в шрамах… – тихо промолвил Гамильдэ-Ичен. – Видать, боролся… И – щуплый какой… тощий.

Баурджин потрогал пальцами шрамы на груди убитого и отрицательно качнул головой:

– Нет, Гамильдэ, эти шрамы вовсе не такие свежие. Старые, можно сказать, шрамы. И обрати внимание, какая интересная одежда – торбаса да штаны из оленьей шкуры. Сшиты жилами…

– И главное, рубахи никакой нет, – шепотом добавил юноша. – Ну-ка, походи так в лесу – комары да мошка сожрут живо! Да и этот вон – ведь искусан. Щуплый парень, упокой Господи, его душу. Кожа смуглая… Лицо… Лица нет. И что за племя такое?

– Племя Медведя, – негромко пояснил нойон.

Гамильдэ-Ичен удивленно дернулся: