Штангист: назад в СССР

– Да какой разговор? Нельзя мне с тобой разговаривать! Ты ж знаешь!

– Почему это нельзя? – Схватился я за железную ручку деревянной калитки. – А?

Я потянул, налег всеем весом, и худенький против меня Глеб, сдался.

– Ну чего?! – Вышел он за двор.

– Что за дела, сосед? – спросил я тут же. – Чего это ты от меня убегаешь?

– Ты че, Батон? – Удивился Глеб. – ты же…

– Еще раз батоном назовешь, я на тебя сяду. Понял? – Нахмурил я брови.

Глеб, напротив, удивленно вскинул свои.

– Э-э-э-э… ну…

– Не нукай. Скажи лучше, чего ты убегаешь?

– Мне нельзя с тобой разговаривать, ба… Вова. Если кто из наших увидит, хана мне.

– Почему? – Спросил я. – Че я, прокаженный, что ли?

– Как это почему?! – Удивился Глеб. – Ты что, не помнишь?!

– А ты представь, что не помню.

Глеб недовольно поджал губы, выпрямился как по струнке и выдал:

– Медведю бойкот!

Глава 3

– Бойкот? Это за что же? – Спросил я задумчиво.

– Да не притворяйся ты, Вова, – Глеб скрестил ручонки на груди. – За предательство, конечно! Ну, хватит. А то я уже и себе на бойкот наговорил.

– А чего ж, выходит, со мной разговаривать никому нельзя?

– Конечно, никому! Если кто заговорит с предателем, сам станет предателем. И ему тоже бойкот!

– А чего ж тогда эти трое со мной разговаривали? – Спросил я с ухмылкой.

– Кто? – Удивился Глеб.

– Гриша, например. И Денис, – припомнил я известные имена тех мальчишек.

– Этого быть не может, – покачал головой Глеб. – Врешь ты все. Наговариваешь. Это ж Денис тебе бойкот и придумал объявить. И чтобы он сам, так просто заговорил? Не верю я.

– А ты у деда Фомки спроси. Мы там, с Денисом подрались немного. А перед этим разговаривали. Так что, выходит, и он тоже теперь предатель.

Глеб задумчиво помрачнел. Потом сказал:

– После того, что ты, Вова, сделал, нет тебе больше веры. Мы все из-за тебя пострадали. Весь класс. А теперь ты просто хочешь на других наговорить, чтобы оправдаться.

– Так, – решил спросить я напрямую. – Что я сделал? В чем заключалось мое предательство?

Глеб было раскрыл рот, чтобы заговорить, но вдруг глянул куда-то поверх моего плеча, и глаза мальчишки наполнились страхом. Я тоже обернулся, чтобы посмотреть: чего ж он там такого увидел?

По улице шли три девчонки. Одетые в такую уже не привычную, но теплую сердцу черно-белую форму, они, видимо, провожали до дома одну из подружек.

Невысокая красивенькая девчонка с каре темно-русых волос, помахала двум другим: высокой и худенькой блондиночке и брюнетке, что была пополнее. Потом она весело помахивая портфелем, побежала до калитки.

Оставшаяся пара дружно посмотрела на нас, остановилась.

– Привет, Глеб, – сказала та, что повыше, – ты что же, с предателем разговариваешь?

– Я? Да нет! Предателю бойкот!

– Разговаривает-разговаривает! – Поддакнула вторая, полненькая и щекастенькая с двумя темными косичками, украшенными белыми форменными бантами. – Они же с Батончиком у нас самые-присамые друзья! Я так и знала, что Глеб первый сломается!

– Как дела, девчонки? – Насмешливо спросил я, чтобы избавиться от их ехидных мордашек. – Как вам нынче погодка?

Девчонки удивленно переглянулись.

– Мы не будем тебе отвечать, Батончик, – сказала высокая. – У нас бойкот. Нам с тобой говорить нельзя.

– Да! – снова поддакнула пухлощекая. – У нас бойкот!

– Так вы же уже разговариваете, – рассмеялся я. – Выходит, вы и сами теперь предатели!

Девчонки испугались и быстро-быстро, взявшись за руки, побежали прочь.

– Друг значит, – обернулся я к Глебу, провожавшему школьниц взглядом. – Да что же я такого сделал, что даже друг от меня так легко отвернулся?

Смесь обиды и какой-то досады отразилась на лице Глеба. Такое выражение бывает у людей, кто чувствует несправедливость, но боится с ней что-то сделать.

– Прости, Вова. Мне домой пара. Уроки делать надо.

Не ответив, я кивнул, и Глеб, погрустневший, захлопнул передо мной калитку.

– Нюра! Нюрочка! – Дед Фомка постучался в окно деревянной веранды нашего дома. – Нюра, ты дома?

Я вошел в неширокий, поросший низенькой травой двор. Дом мой оказался небольшим, но сложенным из кирпича. У него был синий конек и шиферная, посеревшая от времени крыша. Небольшие окошки с такими же, как конек, синими обналичниками, смотрели на меня, распахнув ставни.

Во дворе, под фасадными окнами, раскинулся маленький палисадник, полный кустистых рос, шиповника и цветов-однолеток. Справа, у деревянного забора, сгорбился дровник.

За домом, в проходе между стеной и сараем, приглядывался тенистый и какой-то загадочный, сад, полный плодовых деревьев.

– Нету дома, – развел руки дед Фомка. – Убежала куда-то, видать. Ну, ничего. Главное задание я исполнил. Тебя до дома довел. Пойду теперь тоже домой. Рыбачить уже поздно. Жарко стало.

Я забежал на деревянные сходни, осмотрел навесной замочек.

– А как я внутрь-то попаду? – Спросил я.

Дед Фомка удивленно поднял брови.

– А ты что, не помнишь, где у тебя тут ключи висят? Вова, ты чего?

– Да я упал с ветки, когда пытался за портфелем влезть, – пожал я плечами. – Головой ударился, вот память и отбило.

– Правда, что ли? – Старик испуганно расширил глаза, кинулся ко мне, стал осматривать голову. – И ты только сейчас мне такое сказал? А мож, у тебя черепушка где рассажена? А? Так, тебе в поликлинику надо! А чего мы сюда пошли?!

– Не надо, – отстранился я вежливо. – Не надо мне в поликлинику. Хорошо все. Чуть-чуть память отшибло. Лоскутами. Вот, про ключи я забыл.

Дед Фомка засопел.

– Точно все хорошо? Не врешь?

– Точно все хорошо.

Старик хмыкнул.

– Ну, пойдем. Даже я знаю, где у тебя тут ключи.

Старик повел меня за собой, и мы прошли в сад. Тут я заметил большие деревянные клетки, в которых держат кроликов или нутрий. Правда, клетки были пусты и выглядели совершенно заброшенными. Подгнившие, они явно очень давно пустовали.