Штрафбаты по обе стороны фронта

Перед 60-летием Победы вышел на экраны по каналу ОРТ дважды повторённый сериал по сценарию Володарского «Штрафбат». Вновь и вновь показывают этот сериал по «Новому каналу» Харькова, видимо, приурочивая его ещё и ко Дню Защитника Родины — 23 февраля.

Авторы, сами не варясь в адских котлах, в которых варились штрафники-офицеры и их командиры, взялись показать их в фильме «Штрафбат». Показали не офицеров-штрафников, а уголовников, проигрывающих в карты, режущих друг друга, бандитов, насилующих женщин, грабящих склады, поднимаемых в атаку работниками НКВД, расстреливающими их сзади из пулемётов.

Фильм посмотрели миллионы людей, как в России, так и на Украине, и у этих зрителей осталось впечатление, что в штрафбатах были только уголовники, бандиты. Моя знакомая, доцент одного из институтов, рассказала мне, что её племянница, посмотрев этот фильм и узнав, что я был штрафником, воскликнула: «Так он же уголовник, я его боюсь, его надо бояться».

Я был рядовым штрафником в 8-м отдельном штрафном батальоне Центрального фронта на Курской Дуге, и знаю настоящую правду, кто там был, за что попадал, как действовал штрафбат, и как из него освобождали. О штрафбате была напечатана моя статья в харьковской газете «Слово ветерана» № 57 от 20 июля 2002 года «Штрафник о штрафбате».

Настоящую правду о штрафбате показал генерал-майор А. В. Пылылын в своей книге, изданной в 2003 году под названием «Штрафной удар, или Как офицерский штрафбат дошёл до Берлина», которая решением Законодательного Собрания Санкт-Петербурга от 7 апреля 2005 года удостоена Литературной премии 1-й степени. В 2005-м вышло второе издание этой книги.

Сам А. В. Пыльцын служил в том самом 8-м отдельном штрафном батальоне, в котором был и я. Я был штрафником, а он командовал взводом, а потом ротой штрафников-автоматчиков. Был трижды ранен, из них дважды тяжело, и снова возвращался в этот батальон.

Надо сказать, о штрафных батальонах ещё недавно не то, что писать, а и говорить не было принято. На протяжении 50 лет это была закрытая тема, и в многочисленных мемуарах, как генералов, так и других писателей о войне, ни слова не было сказано. Поэтому фильм «Штрафбат» вызвал огромный интерес, к сожалению, исказивший правду о штрафниках.

Штрафные батальоны создавались по приказу Сталина № 227 от 28 июля 1942 г., известному как «Ни шагу назад». По этому приказу создавалось от одного до трёх штрафных батальонов в пределах фронта, куда предписывалось направлять средних и старших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной. Также предписывалось в пределах армий сформировать от пяти до десяти штрафных рот, куда направлять рядовой и сержантский состав за те же проступки. Командиров в штрафные части полагалось назначать по приказу командующего фронтом, из числа волевых и наиболее отличившихся в боях командиров и политработников.

По этому же приказу № 227 предлагалось сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооружённых заградительных отрядов, поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий. Подчеркну, не штрафбатов, а дивизий неустойчивых.

Как же выполнялся этот приказ?

После разгрома Сталинградской группировки немцев до Курска шло успешное наступление, нарушений не было. Даже если они и были, незначительны, то какой же командир будет отдавать под трибунал своих подчинённых за незначительные нарушения? Трибуналы не работали. А батальоны по приказу созданы, но наполнять их некем. Потом кто-то вспомнил, что есть офицеры, бывшие в плену, бежавшие из плена, перешедшие к своим и продолжающие служить в армии. Есть офицеры, которые были в плену, бежавшие, но не сумевшие перейти фронт, или освобождённые Красной Армией. Вот тогда, в марте 1943 года были созданы комиссии из трёх человек «по проверке офицеров, бывших в плену». По-видимому, срочно было необходимо создаваемые батальоны заполнить, поэтому бывших в плену офицеров отозвали из подразделений и направили в эти комиссии. Эти комиссии без разбора в том, сдался в плен или не по своей вате попал туда, направляли в штрафбаты рядовыми. Эти же комиссии направляли и тех офицеров, которые не были в плену, но находились в окружении, и не сумели перейти фронт. Но ведь в приказе № 227 о создании штрафбатов не говорилось, чтобы побывавших в плену или в окружении офицеров направлять в штрафбаты. Возможно, направляя туда офицеров, эти комиссии руководствовались приказом Ставки Верховного Главнокомандования № 270 от 1 августа 1941 года, который квалифицировал сдачу в плен как измену Родине.

В начале войны, в конце июня 1941 года я получил повестку: к 29 июня 1941 года прибыть в распоряжение Юго-Западного фронта, г. Киев. Прибыл. Был назначен в 409-й отдельный сапёрный батальон Киевского укрепрайона, сначала командиром взвода, затем инженером роты. Изнурительные, тяжёлые бои в обороне города-героя — 70 суток. Киев так и не сдался в боях, а был оставлен по приказу Сталина. Основные войска Юго-Западного фронта, защищавшего Киев, отошли в ночь на 20 сентября 1941 года. Наш сапёрный батальон отходил одним из последних 20 сентября 1941 года. Больше полутора месяцев в киевском окружении в составе Юго-Западного фронта, куда входил наш батальон. В окружение не поступало ни одного патрона, ни одного килограмма хлеба. В сверхтяжёлых изнурительных оборонительных боях, при отсутствии пополнения, боеприпасов, исчерпав все возможности, погиб Юго-Западный фронт. Я находился на самом дне этого котла, и полностью испил его трагическую и героическую чашу. Юго-Западный фронт своей гибелью спас страну от блицкрига.

От нашего сапёрного батальона осталось человек 25, комбат собрал остатки, приказал по три-четыре человека просачиваться через фронт, назначил сбор в г. Сталине (теперь Донецк). При двухнедельном «просачивании», больше по ночам, пытаясь найти где-то хоть какой-то проход, заснули под утро в посадках возле какого-то хутора, куда мы побоялись зайти. А утром, сквозь сои, услышали тарахтение повозки и увидели стоящих нал нами двух немецких солдат с направленными на нас винтовками, и услышали слова: «Русс ауфштейн». Нас было трое: я, повар нашего батальона еврей Овштейн и ещё один капитан, фамилию не помню. Так нас взяли в плен.

Не буду описывать, как гнали нас по дорогам, как, увидев отсечённую в боях саблей голову немецкого солдата, хотели расстрелять каждого десятого. Как несли мы на себе по дорогам раненых, сами обессиленные, а конвоир подгонял «шнель. шнель», и когда невмоготу, раненые просили оставить их, а немец в упор их расстреливал. И как в плену, обезумевшие от голода, кидались пленные к повозке с привезённой колхозниками морковкой и свеклой, и, несмотря на оклик: «Цурюк» (назад), продолжали бежать, и тут же были расстреляны. И когда под открытым небом, в слякоть, и в дождь, и в мороз спали на земле, подстилая шинель, а второй укрываясь, а утром находились мёртвыми. И когда обезумевшие от холода кинулись разбирать кем-то подожжённую крышу примыкающей к ла1ерю конюшни, чтобы взять кусок доски и погреться, а из пулемётов с вышек их расстреливали, и они сыпались с крыши, как горох. И сейчас, вспоминая эти ужасы, кровь стынет в жилах. Это было в пересыльном лагере у села Гоголево Киевской области. 20 дней мы пробыли в jtom лагере. Не давали ни крошки хлеба, ни ложки баланды. Опухшие от голода, мы бежали втроём из этого лагеря.

В лагере немцы отыскивали евреев. Если находили, тут же расстреливали. Так однажды обнаружили Општейна, где-то отбившегося от нас. И вот мы видим, подходит к нам Овштейн в сопровождении немца, весь избитый, а немец, показывая на него, спрашивает: «Юде?». Мы говорим нет, он украинец, повар нашего батальона. Так спасли его. В лагере мы его называли, по его просьбе, как Радченко Алексей Михайлович. На самом деле его звали Овштейн Абрам Моисеевич. После этого он от нас не отбивался. Овштейн рассказал, что хотел поискать кого-либо из знакомых, а напоролся на немца. Тот его заподозрил, и стал избивать. Заставил снять штаны. Обнаружив обрезание, стал бить ещё больше. Овштейн стал отрицать, утверждать, что в детстве была операция, что он украинец, что могут подтвердить это русские, и привёл его к нам. Мы подтвердили, что он украинец, из нашего батальона.

После побега мы скрывались в селе Семиполки. Фронт был где-то за Харьковом. Началась зима, морозы, вьюги, метели. Идти к фронту за 600–700 км в таких условиях мы не могли. Но тут бывший учитель немецкого языка, забыл его фамилию, нас предупредил. Он привлекался сельрадой к переводу указаний немецких властей. Он был настоящим патриотом Родины и сказал нам, что получена директива, если есть в селе бывшие солдаты, не сельские жители, то они должны быть направлены в лагеря. Мы решили уходить, и сказали ему об этом. А через день, когда уже мы вышли из села, он опять нас встретил и сказал, что до особого распоряжения это мероприятие откладывается.

Мы стали решать, что делать? Я настаивал, что надо уходить. Овштейн уговаривал меня подождать до тепла. Я твёрдо решил уходить. Он остался. Со слезами на глазах уговаривал, говоря, что в дороге его могут опознать как еврея и расстрелять, а что в селе, где его знают как украинца Радченко, он может уцелеть. Тогда, понимая, что я не изменю своего решения, он дал адрес своей семьи и просил, если удастся перейти фронт, сообщить о нём родным.

И я пошёл к фронту. В зимнюю бурю, по карте, вырванной из школьного учебника, обходя сёла с немецкими гарнизонами, обходя города. Шёл и в мороз, и в слякоть, и в дождь. Подошёл весной 1942 года к Харькову, а там Изюмо-Барвенское окружение, и чуть вновь не попал в котёл, а фронт откатился к Сталинграду. Свернул на север, прошёл Белгородскую и Курскую области. Шёл несколько месяцев, прошёл свыше тысячи километров. Наконец перешёл к своим и был назначен старшим инженером 909-го Курского военно-дорожного участка, обслуживающего рокадную дорогу вдоль Курской Дуги. Восстановил несколько мостов на этой дороге.