Штрафная мразь
Шрифт:
За столом сидел лейтенант в коверкотовой гимнастерке. У него было красное, недовольное лицо, с какими то тусклыми, безразличными глазами. Напротив расположилась машинистка из вольняшек и сержант с какой-то замусоленной тетрадью на коленях.
Лейтенант, молча, смотрел на вошедшего. Тот сдёрнул с головы шапку, доложил скороговоркой:
– Заключённый Лученков Энгельс Иванович, одна тысяча двадцать четвёртого года.... Статья... Срок - 10 лет... Начало срока... Конец срока....
Сержант полистал тетрадку. Медленно провёл толстым пальцем с траурной каёмкой под ногтем по неровной
– Так, Лученков.
– Лейтенант сурово глянул на Глеба, потом на фото, сличая. – Разбой средь бела дня. Штопорила - десять лет… Пиши - три месяца штрафной.
Машинистка выбила на клавишах длинную дробь.
– Так, Лученков… Чего встал? Следующий.
Глеб сделал шаг за дверь, где ожидал другой заключённый с добродушным, приветливым лицом и честными глазами, какие могли быть только у жулика.
Конвоир с винтовкой стряхнул сон, пошевелив плечом, приказал:
– Живей, мерин!
Лицо зэка покраснело. Приветливость сменилась злой гримасой, ответил грубо:
– Мерин твой папа! А ты его жопа!
– Шо-ооо?!
– заревел охранник цапая винтовку и хватая воздух широко распахнутым ртом .
– Шо ты казав?!
Конвоир был родом с Житомира и страдал хохлацкой упёртостью.
На шум выскочил сержант. Спросил строго:
– Что у тебя, Мельничук?
– Та ось же, товарищ сержант, ображае на бойовому посту!
– Фамилия, статья?!
– похолодел лицом и голосом сержант.
– Временно изолированный боец-доброволец Красной Армии Клепиков!
Что же это такое происходит, товарищ сержант. Великий Сталин учит нас, что надо думать о живом человеке, а это падло мне ружьём грозит!
Судя по всему парень был мастером партийной риторики и хорошо знал работы Сталина.
Сержант постоял, молча, осмысливая услышанное.
– Ты не особо вольничай, Мельничук. Это уже не наш элемент, а без пяти минут боец Красной армии.
Охранник рукавом шинели вытер с лица пот.
– Винен, товарищ сержант!
– Социалистическая законность обязательна для всех и угрожать оружием военнослужащему Красной армии никак нельзя! Смотри мне!
Развернувшись сержант скрылся в кабинете.
Клепиков подмигнул Лученкову.
"Ну как я его сделал"?
Повернулся к охраннику.
– Чего торчишь как прыщ на залупе? Не слыхал, что товарищ сержант приказал? А ну спрячь плётку, пока товарищу надзорному прокурору не пожаловался!
– Який він тобі товариш, воша тюремна?!
– Сейчас узнаешь!
– Довольный Клепиков шагнул за дверь.
Через минуту выскочил обратно с просветлённым лицом. На нём была печать прежнего нахальства отпетого жулика.
Крикнул караульному:
– Смирно! Как стоишь перед бойцом Красной армии, рожа мусорская? Забыл о том, что товарищ Сталин сказал? Незаменимых у нас нет. Я уже договорился!Пойдёшь, в рот меня толкать, завтра улицу мести, а я вместо тебя вертухаем!
Пока караульный осмысливая сказанное хлопал глазами, Клёпа испарился.
* * *
Новое
построение объявили часа через полтора, когда из штабного барака вышел майор Борисюк, по-хозяйски оглядел заключённых, смахнув с рукава шинели ворсинку, и поманил ладонью капитана. Сухо сказал:– Списки готовы. Можете забирать людей.
Оба офицера расписались на подставленной капитаном планшетке: "Сдал", "Принял".
На прощанье Борисюк бросил, ничуть не озаботясь тем, что его слышат передние ряды заключённых.
– Только это напрасная трата денег на кормежку и перевозку. Я бы прямо здесь их шлёпнул. Вывел бы дармоедов в тайгу и пострелял. Не вынимая папиросы изо рта!
Капитан козырнул, потом сказал безразличным голосом:
– Это у вас они дармоеды. А у нас - солдаты.
Майор в ответ с брезгливым выражением лица небрежно махнул рукой, медленно пошёл обратно.
Капитан проводил грузную фигуру глазами, внезапно озлобясь крикнул:
– Старшина!
Тот подбежал, топоча сапогами словно конь. Вытянулся.
– Я, товарищ капитан!
– Получите сухари, чай, селёдку. Разбить на пятёрки. И ведите людей за ворота.
Махнул рукой:
– Командуйте!
Старшина гаркнул:
– Слушаюсь!
Закричал зычным, привычным к командам голосом:
– Становись! Равняйсь! Смирно! Следуем на пересыльный пункт. Там помоетесь, получите обмундировку. И в бой, громить Гитлера. Напра-а-а- во! Шагом марш!
Поодаль от вахты стояла небольшая группа воров. Сбившись в кучку, они молча наблюдали за происходящим. Где-то вдали слышались печальные переливы журавлиной стаи. Их прощальная песня на какое-то время уводила в сторону от тревоги.
Этап двинулся за вахту. Провожающие еще немного постояли, покурили обсуждая перспективы остаться в живых записавшихся в штрафники, а потом разошлись.
Капитан, в своей длинной шинели словно вырубленный из шершавого камня скрипя блестящими сапогами твёрдо промаршировал через плац к вахте, и длинная изломанная тень побежала за ним следом.
* * *
За воротами лагеря будущих штрафников окружили автоматчики в фуражках с красным околышем, по бокам колонны собаки. Натасканные псы утробно рычали, сбрехивая коротким густым лаем.
Начальник конвоя, молодой, подтянутый лейтенант, зачастил как молитву:
– - Внимание, колонна! – Навязшие в зубах стихи вновь полны смысла и обещают смерть. – За неподчинение законным требованиям конвоя, попытку к побегу... конвой стреляет без предупреждения. Поняли падлы в-в-вашу мать?
Не услышав ответа лейтенант крикнул осердясь:
– Если хоть одна б… ворохнется и попытается бежать, патронов не пожалею. Следуй – и не растягивайся. Шагом марш!
Шли медленно, с остановками.
Зэки, возбуждённые свободой глазели по сторонам, свистели, задирали прохожих.
Собаки, возбужденные запахом немытых тел рычали на отстающих. Конвой матерился и обещал пристрелить любого, кто побежит.
На улицах посёлка по дороге попадались женщины в платках и телогрейках. На ногах, у многих мужские сапоги и грубые солдатские ботинками.