Штрафная мразь
Шрифт:
* * *
Всю ночь шёл мелкий, с туманом дождь. Заложенное тяжелыми серыми тучами небо казалось низким и холодным.
В воздухе пахло лесной сыростью, влагой, сосновой хвоей.
Прибывшие ночью с маршевой ротой бойцы, ёжась и зевая, выползали из своих землянок, становились в строй.
Шинели сразу же напитались влагой и повисли мокрыми попонами. Сукно уже не впитывало воду, а пропускало ее к телу. Мокрая одежда прилипала к коже.
Капли дождя, словно душевые струйки, тоненькими бороздками стекали по усталым, испуганным
Это была бойцы «шу-ры», штрафной роты.
Уже под самое утро их прямо с марша привели в какой-то лес. Накормили холодной кашей, приказали размещаться в землянках.
Пригнувшись в тесном дверном проёме Слученков протиснулся в сырую полутьму земляного жилища, где на земле вместо пола лежали мохнатые сосновые лапы. Негромкий властный голос приказал располагаться на нарах из сосновых неошкуренных бревёшек, слегка стесанных с той стороны, на которую укладывались люди.
Кончался холодный слякотный день осени 1943-го года.
Каждый из штрафников думал о своем и находился под тяжестью ожиданий плохого и даже очень плохого.
Лученков засыпал и просыпался, и опять пытался заснуть, слыша, как из притемненной глубины, там, где лениво догорали дрова в ржавой буржуйке без дверцы, доносились слова молитвы: "Боже милостив, Боже правый, помилуй нас, грешных, требующих твоего заступления, сохрани нас, от всех видимых и невидимых врагов".
Несколько часов до рассвета под шум дождя и грохот недалёкой канонады.
Утром бойцы разглядели, что находятся в лесу.
Где-то совсем недалеко ревели танковые моторы. Потом они стихли и стали слышны далекие глухие удары.
На земле, в непролазной грязи, следы от танковых гусениц.
Возле землянок находился стол, грубо сколоченный из свежих досок.
Перед строем промокших бойцов, стоял невысокий, слегка кривоногий офицер.
Его плечи и голову прикрывала плащ-накидка — прямоугольник из тонкого брезента защитного цвета.
В стороне стояли несколько командиров, тоже в накинутых на плечи плащах.
Потянуло дымком полевой кухни. Голодные штрафники, в ожидании горячего варева, хмурились, переступая с ноги на ногу в размокших, тяжелых ботинках.
– А это что за хер с бугра по нашу душу?
– Толкнул сгорбившегося Лученкова, стоящий рядом долговязый штрафник в поношенной короткой шинели и стоптанных ботинках.
Словно услышав, вопрос офицер объявил:
– Я оперуполномоченный контрразведки «Смерш» армии, старший лейтенант Мотовилов. Согласно Директиве наркома внутренних дел Советского Союза товарища Берии от 18 июля 1941 года, уполномочен вести беспощадную борьбу со шпионами, предателями, диверсантами, дезертирами и всякого рода паникерами и дезорганизаторами.
Моё чекистское чутьё и совесть коммуниста подсказывают, что я должен рассматривать каждого из вас только через прорезь прицела.
Потом, скосив глаза в сторону разговорчивого соседа Лученкова, переступающего с ноги на ногу, резко сменил тему и сжав
квадратные, как у бульдога челюсти резко бросил:– Кто такой? Три шага вперёд!
Боец вышел из строя.
– Красноармеец Сизов!
У Сизова совсем не бравый вид. Холод, сырость, промозглая туманная влажность и грязь превратили его в какое- то пугало.
Он худ, но шинель почему-то нелепо выпирает на животе. Пилотка, нахлобученная на голову, не имела ни малейшего сходства с форменным головным убором.
– Красноармеец?.. — Недоверчиво переспросил офицер.
Сизов промолчал. Въедливость офицера и его тон не предвещали ничего хорошего.
Офицер повернулся к роте. При этом посаженная на короткую шею голова повернулась по-волчьи со всем туловищем, и это вызвало общую насторожённость.
Его слова, обращённые к строю, падали, словно тяжёлые кирпичи:
– Запомните все. Вы не красноармейцы. Вы все говно! Самая обыкновенная штрафная мразь. Трусы и предатели Родины!
Красноармейцем станет тот, кого завтра убьют. Или ранят. Это как кому карта ляжет.
Но до тех пор, пока вы не смоете свой позор собственной кровью, вы все штрафники. Бойцы переменного состава. Золотая рота... Всем ясно?
В строю раздался невнятный шум.
Офицер повернулся к Сизову.
– Пошёл на место!
Двинулся вдоль строя.
Он выглядел так, словно сошел с передовицы газеты «Правда». Невысокий, крепкий, с бульдожьей челюстью и волчьей шеей.
А кругом была грязь. Жирный чернозём, разъезженный танковыми гусеницами и растоптанный солдатскими сапогами. Ошмётки грязи налипали на солдатские шинели, цеплялись на ноги.
– Сейчас вы получите оружие. Скоро пойдёте в атаку. Нет, не пойдёте... Побежите. Предупреждаю сразу и один раз... Кто струсит и ляжет, пристрелю самолично. Это касается всех...
Голос оперуполномоченного СМЕРШ излучал даже не решительность. От него веяло беспощадностью.
Штрафники заволновались.
Мотовилов поёжился. Загремел брезентом плащ- палатки.
– Старшина командуйте!
Рябоватый усатый старшина, похожий на молодого Будённого, молодцевато гаркнул:
– Нале-вооо! Шаг-ооом арррш!
Тяжелая грязь липла к ботинкам. Где-то ревели танковые моторы. Вдалеке были слышны глухие звуки ударов.
На дороге показался армейский ЗИС. Машина шла, проседая на ухабах, хлопая залатанными крыльями. Завывая мотором и скрипя рессорами подкатила к крайнему блиндажу.
С подножки кабины, придерживаясь двумя руками за дверцу, соскочил грузноватый сержант.
Зажав волосатую ноздрю пальцем, высморкался на грязную землю. Вытер пальцы о штанину и поздоровался со старшиной за руку.
Потом вытащил из кирзовой планшетки мятый лист бумаги.
– Я буду называть фамилии, подходим, расписываемся в ведомости, получаем оружие. Потом становимся в строй. Всем всё понятно?
Когда опустили борт, штрафники увидели наваленные на полу кузова винтовки. Наверное, их собрали на поле боя. Винтовки были порядочно изношенные, в налипшей на них засохшей земле. Некоторые в крови, ржавчине, с сыпью в каналах стволов.