Штурман дальнего плавания

— Все! — с сожалением говорил кто-нибудь, и моряки снова ложились.

После одной из таких тревог, когда все уже собирались отойти от окон, раздался встревоженный голос Дрозда:

— Смотрите!

В двух перекрещенных прожекторных лучах отчетливо виднелся крошечный серебряный самолет. По форме крыльев и фюзеляжа нетрудно было узнать советскую конструкцию. Казалось, что он стоит на месте, так высоко он летел…

У Микешина сжалось сердце. Он представил себе, что должен чувствовать человек, ведущий самолет в этом черном враждебном небе, среди все сгущающихся разрывов. Какие невероятные усилия делает он, чтобы вырваться из безжалостного, холодного света прожекторов! Как одинок летчик!

Игорь всем своим существом хотел, чтобы какая-нибудь туча скрыла самолет, помогла уйти, но небо было чистым. Микешин почти физически ощущал свою связь с этим незнакомым, но таким близким для него сейчас пилотом. Ему казалось, что он сам находится там, в кабине, рядом с ним…

Теперь самолет сопровождало не два, а несколько прожекторов. Еще несколько секунд виднелась эта светлая точка, потом вспыхнула ярким маленьким пламенем и быстро начала падать. Зенитки замолчали. Стало тихо.

— Сбили, сволочи. Оторвался от своих, — сдавленным голосом проговорил Александров.

Погиб родной человек, прилетавший с Родины. Никому не хотелось говорить. Все чувствовали себя так, как будто только что вернулись с похорон.

5

После утренней проверки моряков построили в одну шеренгу по алфавиту и повели к комендатуре. Все оживились, начали строить разные предположения.

Переводчик вышел со списком в руках и принялся выкликать фамилии. Первым вызвали маленького моториста с теплохода «Днепр». Он задержался в комендатуре недолго и через несколько минут выбежал оттуда с улыбкой во все лицо. Моторист хотел рассказать, о чем его спрашивали, но солдаты грубо погнали его к бараку. Он едва успел крикнуть: «Домой, ребята!» Остальных отпускали так же быстро, и солдаты отделяли их от стоявших в очереди моряков.

Микешин вошел в комендатуру и остановился у порога. За столом, заваленным бумагами, сидели несколько человек в штатском и военный в чине майора. Один из штатских посмотрел в какой-то лист и на русском языке с легким акцентом спросил:

— Микешин? Игорь Петрович?

— Микешин, — выжидающе взглянув на немца, ответил Игорь.

— Плавали старшим помощником на теплоходе «Тифлис»?

— Да.

— Игорь Петрович, мы хотели поговорить с вами откровенно, начистоту, так сказать, — вкрадчиво проговорил немец. — Вы можете не бояться, этот разговор останется между нами.

Микешин насторожился.

— Скажите, неужели вам нравится убогая жизнь, которую дает ваше правительство взамен за тяжелую морскую работу? У вас есть, например, дом, авто? Скажите.

— Нет, этого у меня нет. Я вполне удовлетворен тем, что имею.

— Та-ак… — протянул спрашивающий и, повернувшись к майору, что-то сказал по-немецки.

— Ну, хорошо, — притворно вздохнул он. — Я вижу, что вы неискренни. Но это дело ваше. Могу сказать только, что через два, самое большое три месяца война будет закончена. Наши войска уже стоят под Ленинградом и Москвой. Мы предлагаем вам работать совместно с нами, остаться в Германии, а по окончании войны мы дадим вам самое лучшее судно. Подумайте. Если же не хотите, то подпишите это заявление о том, что вы желаете вернуться в Советскую Россию.

Микешин рванулся к столу.

— Так как же? — спросил немец, прижимая листок рукой.

— Вы забываете, что я русский, — хмуро сказал Микешин. — Я желаю вернуться на родину.

— Вы ясно представляете себе то, что вас ожидает там? — иронически усмехнулся немец. — Подумайте.

— Давайте заявление. Мне не о чем думать.

Человек в сером костюме протянул ему листок. На обеих его сторонах был напечатан текст. Один говорил о том, что подписавший желает вернуться в СССР, второй — остаться в Германии. Игорь внимательно прочитал заявление, взял перо, подписал первое и жирным крестом перечеркнул второе. За столом переглянулись.

— Можете идти, Микешин. Вы пожалеете о сегодняшнем дне, — зло проговорил человек в штатском и крикнул: — Следующий!

Микешин, как и все, вышел из комендатуры в прекрасном настроении. Значит, все-таки их отправят домой.

В бараках царило оживление. Каждый торопился рассказать, о чем его спрашивали в комендатуре и что он ответил.

— Подлецы! Чем задумали купить! — возмущенно кричал матрос-грузин с «Днепра». — Виноградник обещали на Кавказе. До Кавказа еще надо дойти, суки!.. А, черт с ними! Домой!

— А мне сказали, что, в случае их победы, несогласных они уничтожат. Я промычал: «Посмотрим». А этот рыжий: «Was? Was?» Думал, наверное, что я испугался.

— Нас через Турцию отправлять будут или через Швецию, как думаете?.. — не мог успокоиться Александров.

Через два часа опрос закончился. Желающих остаться в Германии среди моряков не нашлось. Радостное чувство скорой встречи с родиной овладело всеми. Но вторая половина дня резко изменила настроение в лагере.

Вскоре после обеда во двор въехали две роскошные, сияющие лаком и никелем машины «майбах». В них сидели несколько мужчин в штатском, в надвинутых на глаза шляпах, хорошо одетая женщина и огромная овчарка.

Комендант и переводчик суетились около прибывших. Один из них, коренастый, с отталкивающей физиономией, — видимо, главный, — что-то властно говорил коменданту, указывая рукой на пустой барак. Комендант понимающе кивал головой. Подозвав двух солдат, он дал им какие-то распоряжения. Солдаты бросились к пустому бараку и начали открывать окна.

Что-то зловещее и тревожное было во всех этих приготовлениях. Зачем приехали эти люди? Что они будут делать? Кто они?

По лагерю поползло хорошо знакомое слово «гестапо». Кто-то для проверки тихо спросил солдата, показывая рукой на машины:

— Гестапо?

Солдат кивнул. Сомнений не было: приехали гестаповцы. Раздался свисток, и переводчик громко скомандовал:

— Становись по одному в затылок.

Гестаповцы вылезли из машин, не торопясь пошли в барак и заняли места у четырех открытых окон. Моряки строились.

— Руки назад! Интервал — пять метров! Медленный марш! Марш! — закричал из окна гестаповец.

— Марш! — повторил переводчик, и моряки медленно двинулись мимо окон.

Все происходило в полном молчании. Только изредка раздавалась отрывистая, как лай, команда старшего гестаповца:

— Медленнее!

Когда Игорь дошел до окон, он повернул голову и увидел пристально рассматривавших его гестаповцев. В каждом окне листали какие-то альбомы. Он ускорил шаг. Хотелось скорее выйти из-под этих сверлящих взглядов. Но тотчас же раздался окрик:

— Медленнее!

Наконец он миновал барак.

Шествие продолжалось. Оно напоминало прогулку арестантов. Когда прошел последний, из барака крикнули: