Штурман дальнего плавания

Майор подошел к воротам и нажал кнопку звонка. Ворота со скрипом распахнулись, и моряков ввели на круглый двор. К стене прижался деревянный барак с надписью «Комендатура»; два ряда колючей проволоки отделяли его от пустого плаца с большим каменным колодцем посередине. Там же, за проволокой, виднелось длинное трехэтажное здание тюремного вида, с решетками на окнах.

Значит, это их будущее жилье?

Из комендатуры вышел похожий на общипанного ворона офицер в полковничьих погонах и непомерно большой седлообразной фуражке. Майор, сопровождавший моряков, что-то доложил полковнику. Тот кивнул головой и тонким голосом крикнул:

— Вюртцель!

Из барака выскочил стройный унтер-офицер с маленькими, близко поставленными голубыми глазами, в коротких желтых сапогах и с несколькими орденскими ленточками в петлице. Он как-то особенно лихо подскочил, щелкнул каблуками и с вытянутой рукой замер перед полковником. Тот небрежно поднял руку и сказал:

— Займитесь интернированными.

Унтер-офицер опять щелкнул каблуками и зычно крикнул в дверь:

— Гайнц, Мюллер, сюда!

Из комендатуры одновременно выбежали два унтер-офицера и застыли перед полковником. Комендант указал рукой на Вюртцеля и пошел к воротам.

Гайнц и Мюллер были почти одного роста. Невысокие, крепко сложенные, аккуратно одетые в форму. У Гайнца грубое, с резкими чертами лицо, как бы вырубленное из дерева, самодовольное и наглое. На голове его сидела лихо заломленная набекрень пилотка. Он презрительно смотрел на моряков, широко расставив ноги и заложив правую руку за борт кителя. Мюллер, смуглый, черноволосый, выглядел значительно старше Гайнца. Глаза его, темные и большие, со злостью смотрели на приезжих. Чувствовалось, что он остро ненавидит русских. Глубокие морщины прорезали его лоб и щеки, делая выражение лица еще более свирепым.

Унтера отделили командный состав, разбили остальных на три группы, сделали личный обыск и повели моряков через калитку в колючей проволоке на плац, а потом в желтое здание…

Когда Микешин вступил на широкую каменную выщербленную лестницу, на него пахнуло холодом и сыростью. «Наверное, рыцари въезжали сюда прямо на лошадях», — подумал он. Поднялись во второй этаж. Длинные коридоры расходились с площадки в обе стороны. Они были уставлены шкафами. Командный состав повели в конец коридора. Вюртцель толкнул ногой дверь с номером одиннадцать. Вошли в большую комнату с деревянным некрашеным полом, одним окном, закрытым решеткой, и круглой железной печкой посередине. По стенам близко друг к другу стояли металлические трехъярусные койки с матрацами из синей клетчатой материи. В комнате пахло карболкой и лизолом.

— Говорит кто-нибудь по-немецки? — спросил Вюртцель.

Вперед выступил радист с парохода «Днепр».

— Вот ты будешь долметчер, — ткнул его в грудь Вюртцель. — Устраивайтесь здесь. Выберите старшего камеры. Потом получите одеяла. Свои вещи положите в шкафы. Один шкаф на троих. «Кафе» в пять часов. Посуду возьмите на кухне. Спать в девять часов. Будете иметь дело только со мной. Когда я вхожу, надо вставать. О правилах вам расскажут. Ну… быстро!

Вюртцель повернулся и вышел.

— Что же, давайте устраиваться на новой квартире, — горько усмехнулся Горностаев. — Видимо, придется нам жить здесь долго…

Микешин, Курсак и Чумаков заняли койки поближе к окну. Из него был виден плац и одинокое дерево с красноватыми листьями. Старшим в комнате выбрали веселого и легкого в общежитии человека — старшего помощника с «Крамского» Юрия Линькова.

Темноволосый, круглолицый, с веселыми черными глазами, он чем-то напоминал спортсмена. Видимо, этому способствовали синий свитер, ботинки на каучуке и стрижка «бокс».

Он сразу же стал хлопотать: взял с собой несколько человек и, пока моряки устраивались и разбирали вещи, успел раздобыть одеяла и посуду. Вскоре в комнате появились деревянные дачные столики.

Дежурные отправились за «ужином». В больших алюминиевых канах они притащили желтый «шалфей» с сахарином, по двести граммов твердого, как камень, хлеба и по крошечному кусочку маргарина. Отужинали.

— Если так будут кормить и в дальнейшем, скоро протянем ноги, — резюмировал Линьков, подбирая крошки хлеба со стола.

Хотели пройтись по плацу, но туда не выпускали. Нижние двери оказались закрытыми. Сидели мрачные. Ни у кого не было папирос, а курить хотелось смертельно.

Наступили сумерки. Стало прохладно. Опустили шторы затемнения. Включили электричество. С потолка спускались две тусклые лампочки. За окном свистел ветер; он врывался в оконные щели и надувал бумажную штору.

Без четверти девять в камере появился Вюртцель. Он крикнул:

— Achtung!

Моряки нехотя встали. Вюртцель скомандовал:

— Antreten!

Радист с «Днепра» перевел:

— Построиться!

Унтер пересчитал людей. Все были налицо. Вюртцель улыбнулся, но глаза его оставались серьезными и холодными. Он внимательно рассматривал моряков, изучая их лица. Наконец он сказал:

— Так нужно делать каждую проверку: подавать команду и строиться. А теперь спать. Подъем в семь утра.

Он не спеша вынул пачку сигарет, достал одну, щелкнул зажигалкой и закурил. Дымок голубой струйкой потянулся от сигареты. Кто-то тяжело вздохнул. Вюртцель насмешливо посмотрел на моряков, сунул руку в карман и, как бы раздумывая над чем-то, снова вытащил пачку. Он достал две сигареты, подержал их на ладони и наконец протянул Линькову:

— На, Урий. Спокойной ночи.

— Видишь, уже «корешком» мне стал. Знает, как зовут. Живем, ребята! — засмеялся Линьков, когда Вюртцель вышел, и, чиркнув спичкой, сделал две глубокие затяжки. Потом он передал сигарету рядом стоящему. — Чтобы этой «трубки мира» хватило на всех. А эту, — Линьков подкинул сигарету, — выкурим завтра после обильного и сытного завтрака. Так?

В этот момент в дверь просунулась голова солдата. Он протянул руку и повернул выключатель. В комнате стало совсем темно. Кое-как подняли штору и в полутьме, ругаясь, начали забираться в койки. Скоро в комнате воцарилась тишина. Ее нарушали только тяжелые шаги часового, прохаживавшегося по коридору, да свист ветра за окном.

Так закончился первый день пребывания моряков в лагере-тюрьме «ILAG-99» [26] .

3

Ровно в семь часов утра в комнате раздался голос Вюртцеля:

— Aufstehen! [27]

Моряки начали вставать и спускаться вниз по каменной лестнице в умывальню.

В половине восьмого опять появился унтер-офицер и приказал строиться на плацу на проверку.

Потянулись во двор. Было холодно и ветрено. По небу ползли низкие тучи. Моросил дождь. Моряки, одетые только в костюмы, ежились от холода и переминались с ноги на ногу. Вюртцель, Мюллер и Гайнц проверили интернированных, выкликая каждого по фамилии. Потом на плацу появился комендант в сопровождении двух офицеров.

26

Лагерь интернированных (нем.).

27

Встать! (Нем.)