Шулер с бубновым тузом

«Ты чудовище, Нико! — не щадил меня мой внутренний критик. — Настоящий монстр! Сексуальный маньяк! Похотливый развратник, набросившийся на собственную сестру! Инцест — самое отвратительное и грязное из половых извращений. А ты — больной придурок! Как ты осмелился на такое? Неужели тебе мало Лорика и ей подобных девиц, готовых удовлетворить любое твое желание? За деньги, разумеется. Но у тебя достаточно средств, чтобы позволить себе проститутку, если уж припечет…»

Поток его красноречия был неиссякаем, и второй Нико обильно и с наслаждением посыпал солью мою рану. Внезапно мой затылок обдало холодом, а душа ушла в пятки. Я хотел обернуться, но моя шея одеревенела. Я скорее угадал, чем увидел, что посреди комнаты стоит покойный родитель и потрясает в воздухе иссохшими желтыми кулаками…

Я очнулся в полночь, весь в испарине, с затекшей спиной и ногами. Оказывается, я уснул, сидя в кресле у постели Анны, и во сне ко мне приходил отец. Он укорял меня и взывал к моей совести. А когда я вытащил из кармана бубнового туза и показал ему, отец тотчас исчез…

Глава 20

Анна неделю прометалась в горячке. Я боялся вызывать к ней врача, чтобы ее не упекли в психушку, и ухаживал за ней сам, на свой страх и риск. Давал успокоительное питье, прикладывал к ее пылающему лбу компрессы, кормил куриным бульоном. Я был близок к отчаянию, но к вечеру шестого дня наступило облегчение.

Детективу я дал отбой до тех пор, пока я нахожусь рядом с Анной. Матери я сказал, что приятель пригласил меня на несколько дней за город на рыбалку. Она всплакнула.

— Ты что-то скрываешь от меня, сын…

— Не говори ерунды! — сдерживая раздражение, возразил я. — Ты же сама советовала мне отдохнуть. Что я скрываю, по-твоему? Порнографические журналы в ящике письменного стола? Так я уже вышел из детского возраста.

— Жениться тебе пора, Нико. Мужчина должен иметь семью. Хватит ходить в холостяках.

— Я еще не нагулялся, ма. Договорись с Лизой, пусть она поживет у нас до моего возвращения. Заплатим ей по удвоенному тарифу.

— Хорошо.

Я боялся, что матери станет плохо, и некому будет подать ей лекарство или вызвать «неотложку». К счастью, Лиза согласилась приглядывать за ней.

Матушка молча вздыхала в трубку, потом взяла с меня обещание звонить хотя бы раз в день и пожелала приятного отдыха.

На восьмой день Анна выглядела уже вполне здоровой. Она побледнела и осунулась, но бледность и худоба не портили ее. Наоборот, придавали ее облику некий аристократизм. В ней почти ничего не осталось от неуклюжей деревенщины, которая встретила меня в Старом Крыму. С новым лицом и золотой шевелюрой она могла претендовать на особу королевской крови. Ее бы подучить хорошим манерам.

Однако манеры Анны, следом за внешностью, заметно улучшились. Она была неподражаема, когда пыталась вести себя по-светски. Не без огрехов, зато с энтузиазмом, которого я раньше не замечал.

Похоже, она забыла, что предшествовало ее болезни, и пытливо поглядывала на меня, ожидая объяснений. Я не собирался их давать. Я старался быть примерным братом, подавляя в себе мужское начало.

— Ты ничего не помнишь? — как бы невзначай обронил я.

— А что-то было?

Хитрюга. Лиса Алиса, к тому же рыжая. Не исключено, что ее память в порядке, ей просто выгодно прикидываться.

Итак, она давала мне шанс на вторую попытку. Надо признаться, она не дура, эта Анна-Жанна. Дура бы не провернула авантюру с ожерельем стоимостью в бюджет целого королевства. Поразительно, как ей удалось ускользнуть от всех и вся, умереть, воскреснуть, снова умереть… и снова воскреснуть?!

«Тебя заносит, — осадил меня второй Нико. — Притормози, дружище, иначе кончишь в одной палате с этой златокудрой милашкой!»

— Послушай, Анна… то есть прости… Жанна…

Она и глазом не моргнула. Как будто ее с пеленок так называли.

— Я тут хотел сделать тебе сюрприз, пока ты болела, — робко продолжил я, наблюдая за ее реакцией. Она еще не окрепла, и повторный припадок мог оказаться для нее роковым.

— Да? — простодушно улыбнулась сестра. — Какой же?

— Заказать новую раму для твоей любимой картины.

Я сделал выразительный жест в сторону «Шулера» и осведомился:

— Сколько, по-твоему, лет этой копии?

— Ну не знаю… полотно принадлежало еще моей бабушке…

— …а той оно могло перейти по наследству от ее бабушки? — подхватил я.

— Я никогда не спрашивала маму об этом.

Зачем она лгала? Я не сомневался, что картина каким-то образом связана с ее тайной. Хотелось бы понять, каким.

— Полотно напоминает тебе о детстве? — с напускной наивностью предположил я.

Анна нахмурилась.

— У меня было ужасное детство… я мечтаю забыть о нем.

— Ты не ладила с матерью?

— Я росла без отца… без денег, без подружек. Вместо того чтобы гулять и развлекаться, я помогала матери собирать и заготавливать травы для ее работы. Новые вещи мне покупали лишь тогда, когда старые изнашивались до дыр. Тебе этого не понять, — усмехнулась она. — Ты родился баловнем и привык получать все, что хотел.

Мы уходили от заданной темы, и я спохватился.

— Поэтому у картины более чем скромная рама?

— Видимо, нищета издавна преследовала нашу семью. Вернее, семью моей матери, — поправилась она, задержав взгляд на моих швейцарских часах из белого золота.

— Мне повезло, — согласно кивнул я. — А Господь повелел делиться. Поедем в магазин, и ты сама выберешь любой достойный багет для семейной реликвии. Полотно возьмем с собой. Там же квалифицированный эксперт определит истинный возраст картины, а возможно, и художника, который сделал копию.

Она подавила растерянность и ослабевшим голосом вымолвила:

— Не сейчас, Коля… я не смогу. У меня кружится голова… и ноги подкашиваются от слабости.

В ее словах была доля правды.

— А кто предлагает идти пешком? — не отступал я. — Нас машина повезет.

— Все равно не смогу…

Я кивнул, подошел к полотну и принялся внимательно разглядывать его. Анна съежилась и замерла в ожидании. Она готовилась отразить мою новую атаку.

— Ну, тогда я сам отвезу картину в магазин, покажу экспертам и заменю рамку. Ты доверяешь моему вкусу?

— Нет! — вскрикнула сестра.

— Не доверяешь мне? — обиженно изумился я. — Кажется, я выполнил все, что обещал. И готов и в дальнейшем оказывать тебе помощь.

— Да, я очень благодарна тебе, — торопливо пробормотала она. — Но… я не хочу трогать картину. Пусть висит в той рамке, к которой я привыкла.

— Это тоже часть памяти?

— Милый братец… — ее губы сложились в судорожную улыбку. — Ты так добр ко мне… ты же все понимаешь, правда?

— Правда, — кивнул я. — Я немного разбираюсь в живописи.