Сибирская Симфония

Половина поющих замолкла и оглянулась.

Старики. Перед Тихоном были дремучие, сухие старцы с бородою до пояса.

Парочка стариков перекинулась вполголоса парой фраз, после чего снова вернулась к пению. Когда гимн допели, патефон был выключен, один из стариков вышел вперёд и обратился к собравшимся:

— Товарищи! В этот знаменательный день, в прекрасный день Весны и Труда партийное руководство направило к нам на воспитание двух комсомольцев. Ура, товарищи!

Послышались жидкие аплодисменты.

— Молодые комсомольцы, направленные к нам из Облсобеса на собачьих упряжках, столкнулись с вредными буржуазными явлениями. Империалистический враг, товарищи, не дремлет, он бродит вокруг нас, вынюхивая наши планы. Но мы, вооружившись знаменем мировой революции…

— Мужики! — снова заорал Тихон. — Какая, к чёрту, революция, я в туалет хочу!

— Вам, юноша, приписан постельный режим, — сказал другой старик, в очках. — Вы были контужены взрывом нашей гранаты, и поэтому…

— Освободите меня! Иначе… Иначе я в ваше красное знамя нагажу!

Двое старичков резво подбежали к кровати и принялись развязывать Тихона. Краем глаза сибиряк заметил, что рослый старик у входа смотрит с лёгким недоверием и держит в руках какой-то допотопный охотничий обрез. Значит, не доверяют?

— И напарника моего развяжите.

— Но комсомолец спит! Нехорошо тревожить сон.

— А он не комсомолец никакой, а кэгэбэшник!

В зале послышались охи. Тихон даже немного заволновался за стариков — мало ли, вдруг у кого слабое сердце? Наконец, старик в очках подошёл и легонько толкнул Валерьяныча в плечо.

— Эй. Эй! Ты что, правда из… органов?

Валерьяныч разлепил сначала один глаз, потом другой. Молча, неторопливо огляделся, не спеша что-то говорить. Тихон даже немного зауважал своего спутника — тот оказался хорошо обучен и явно знал, как вести себя в плену.

— КГБ, да?

— КГБ, — наконец кивнул лейтенант. — Сам товарищ Берия послал меня к вам!

Наступила напряжённая тишина. Казалось, пленители боялись выдохнуть.

— Но позвольте… — наконец решился прервать молчание главный, который только что вещал с трибуны. — Лаврентий Павлович некоторым образом… скончался ещё когда я был ребёнком, за лет двадцать до основания нашей станции «Геолог-31».

Геологи, понял Тихон. Но как им удавалось выжить все эти годы?

— Мы прибыли сюда в семьдесят пятом, то есть примерно восемьдесят пять лет назад, — продолжал начальник геологов. — Спустя семь лет связь с нами прервалась, наступили климатические изменения, и мы остались одни. Мы поняли, что советская власть находится в опасности, и решили хранить заветы Ильича, потеряв связь с внешним миром. Однако геологические изыскания мы не прекратили — в окрестностях станции нами разведано и продолжают осваиваться месторождения урана и нефти. Нас осталось одиннадцать человек из тридцати, но мы продолжаем надеяться, что партийное руководство не до конца забыло про нас, документы найдутся, и мы…

— Бедные… Как же вы без водки-то?

— А мы трезвенники! — воскликнул «доктор». — И не курим, поэтому и дожили до ста-ста десяти лет.

— Да ладно тебе врать, Сергей Степанович! Сам кедровку в позапрошлую зиму пытался на спирту настоять.

— Дык ведь то — не из стремление напиться, а сугубо из научного интересу!

— А самокрутка из еловой хвои? Тоже из интересу?

— Вместо того, чтобы трепаться, лучше бы вы меня освободили, — напомнил о себе Валерьяныч, и дикие геологи начали его освобождать. — А моего товарища проводите в туалет.

По дороге до нужника Тихон заметил странные осветительные приборы на подоконниках длинного барака: в цветочных горшочках в бурый каменистый субстрат были воткнуты старинные лампочки Ильича, подпёртые карандашиками и мерцавшие неровным, тусклым огнём.

— А чего это они светят?.. — спросил Тихон.

— Уран, — коротко пояснил геолог. — Холодный термоядерный синтез. Главное, графитовый стержень из горшочка не вытаскивать, а то будут неприятности.

Тихон кивнул — про графитовые стержни он помнил ещё с работы.

Работа. Казалось, родная атомная станция была так давно и далеко, что он уже никогда туда не вернётся. А стоит ли возвращаться? После того, что с ним случилось и что он увидел.

Может, ну его, этот внешний мир? Остаться тут, на станции, со стариками. Уран выкапывать и в цветочные горшочки складывать. Красота, а не жизнь!

Но нет, он ещё не выполнил свою главную миссию.

Интересно, а как раньше Никита с Лаврентичем с атомной станции проделывали этот путь с цистернами? Если с такими же приключениями, то почему молчали? А если спокойно, то почему у него всё не так гладко идёт?

— Вещи наши где? — спросил Тихон, вспомнил про цистерну.

— На склад оттащили, — старик приоткрыл входную дверь. На двое мела метель, сквозь которую виднелись очертания ещё двух бараков, обнесённых бетонной стеной с колючей проволокой. — Санки, правда, только одни вытащить смогли, и пара собак от взрыва погибла. Но ничего, мы выживших отогреем и приютим, собаки нам нужны.

Когда Тихон вернулся, Валерьяныч уже всё узнал и обо всём договорился. Тихо подозвал спутника в сторону и сказал.

— Объяснил им про наше задание, они спорить не стали и сказали, что завтра отдадут нам свой снегоболотоход. Я слышал про них от начальства, поговаривают, у нас в регионе целых три таких одичавших станции с геологами-аксакалами. Как я понял, раз в год нефтяники всё же привозят им какой-то товар в обмен на топливо — ну, нефтяники, сам знаешь, народ тёмный, живут обособленно.

— Странно, почему они до сих пор живы. Если они ещё при советской власти сюда пришли.

— Вера, Тихон. Вера и радиация — вместе они творят чудеса.

5. Тайна

Древний снегоболотоход, покачиваясь на гигантских надувных колёсах и попыхивая дизельным двигателем, медленно полз по сугробам.

— Дальше оврага я вас не повезу, — сообщил шофёр-геолог. — Обратно через два дня заберу. Там проклятые места, полные капиталистических предрассудков.

— Мутанты, что ли? — спросил Тихон, сидевший на заднем сиденье с Валерьянычем.

— Уж не знаю, как вы их там называете. По мне, так все они — дети произвола генетики, продажной девки капитализма.