Сила соблазна
Шрифт:
Старая Аннабел попыталась бы успокоить свою совесть, даже если его просьба прозвучала гнусно. Но черт с ней, со Старой Аннабел.
— Аннабел, — обронил Найтли, прервав молчание. И даже потянулся к ее руке. Она так долго этого ждала. Ее маленькая изящная ручка в его ладони, теплой, большой и сильной. Но теперь она чувствовала себя покинутой и одинокой, хотя по-прежнему мечтала о том, что он будет с любовью держать ее руку.
Если она сделает то, о чем просил Найтли… значит, он будет ей обязан. И она будет не просто Старой Дорогой Аннабел, а спасительницей «Лондон уикли». Как соблазнительно!
— Аннабел, —
Она смутно ощутила, как приоткрываются ее губы.
«Если он поцелует меня, я прощу все…»
Экипаж остановился перед ее домом.
Он не поцелует ее. И вообще это будет дурно. Он, должно быть, собирался окончательно добить ее, сказав что-то о леди Лидии или лорде Марсдене, или о том, как больше всего на свете любит «Лондон уикли». Она все это знала.
И знала также, что Бланш скорее всего смотрит в окно из-за штор гостиной.
— Я должна идти, — вздохнула она, вспоминая совет Таинственной из Челси «всегда оставлять Болвана недовольным и желающим большего».
Глава 22
Газетный магнат замечен в самом неподходящем месте
Дорогая Аннабел!
Я рад, что Раскаявшийся из Ричмонда спросил, как всего лучше извиниться перед женщиной. Многим мужчинам необходимо это знать. Цветы не помешают, тем более что некий автор любит розовые розы — на случай, если это читает Болван.
Склад
Долой мрачные раздумья! Найтли предпочитал мыслить логично и рационально, оценивая неприятную ситуацию. Какой толк в том, чтобы метаться по комнате, как лев по клетке, или пить виски, чтобы забыться.
Лучше отправиться на склад, к печатным станкам. Ничто не проясняет ум лучше тяжелой работы, при которой приходится попотеть, а также рева машин, такого громкого, что становится почти невозможно думать.
Почти.
Шум паровых печатных станков обычно имел свойство топить все заботы и беды. Все. Кроме Аннабел и его ужасной просьбы.
Вместе с другими рабочими Найтли поднимал и бросал бумажные кипы, которые потом подавались на печатный станок. На складе было жарко, как в аду. Работа была утомительной и скучной. Постепенно мышцы протестующе заныли. Именно этого он добивался. Боли. Мучений. Это успокаивало лучше, чем бренди или бокс.
Обычно.
Но сейчас, даже сквозь шум станков, его донимали неприятные мысли. Терзали и изводили угрызения совести.
Ему не следовало просить Аннабел поощрять Марсдена! Ни ради него, ни ради газеты. Это дурно. Скверно.
Он решил исправить ситуацию позже и выбросил всю эту историю из головы.
Или попытался.
Аннабел.
В грохоте машин слышалось ее имя.
Шипение парового двигателя звучало, как «мисс». Лязг чугуна по чугуну — «Ан-на-бел».
Шелест бумаги, проходящей через станок, превращался в фамилию «Свифт».
Найтли нагнулся, чтобы поднять следующую стопку и бросить стоявшему рядом рабочему.
И подумал об Аннабел.
«С моей стороны было нехорошо просить ее о таком, — сказал себе Найтли. — Это неприлично, и я воспользовался своим
положением. Это аморально».Черт, он понял, что это мерзко, в тот момент, когда слова слетели с языка. И он пробовал тут же исправить содеянное, но словно лишился дара речи. Ее милая улыбка померкла. Сверкающие голубые глаза погасли. Прямо под его взглядом она, казалось, съежилась и уменьшилась ростом, в отчаянной попытке исчезнуть. И это он, казалось, уничтожил ее своим эгоистичным грубым требованием.
Факт оставался фактом — нужно извиниться. И сегодня же.
Пожалуй, нет смысла больше думать об этом.
Но мысли беспокоили его, как заноза в пальце. Как камешек в сапоге. Как оса, залезшая под рубашку. Чертовы машины продолжали выкрикивать ее имя, одновременно выбрасывая газету за газетой.
Ан-на-бел…
Мышцы стали гореть от перенапряжения. Он пробыл здесь несколько часов. Пот пропитал белое полотно, рубашка прилипла к груди и животу. Усталость ослабляла его внутреннюю оборону. Так что правды было не избежать.
Все дело в том, как она лежала в его объятиях. Словно ожидала, что он вот-вот возьмет ее.
При мысли о ней, теплой, аппетитной и чистой, у него пересохло во рту. Любой потеряет голову от этих роскошных изгибов и захочет провести всю жизнь, исследуя каждый восхитительный клочок ее тела.
Все дело в невинности. Он хотел попробовать ее на вкус. Коснуться. Любить. И возродиться, получив искупление.
А он все запачкал, замарал своим гнусным требованием. Вынудил ее соблазнить другого мужчину, хотя сам хотел завладеть этими спелыми красными губами. Ловить ртом вздохи Аннабел…
Найтли жаждал познать чистоту, невинность и сладость, которые олицетворяла Аннабел. Жаждал ласкать эту молочно-белую кожу. Каждый изгиб, каждую выпуклость и впадинку, груди и ямочку на пояснице. Глаза Аннабел были чуть раскосыми, как у кошки, а пушистые ресницы беззащитно лежали на щеках, когда она закрыла глаза, изображая обморок. Словно потеряла сознание от наслаждения. Словно спала после того, как они любили друг друга…
Этот чертов обморок подействовал на него совершенно неожиданно. Показал, какой она может быть в постели.
Мисс… Ан-на-бел… Свифт…
Он поступил дурно, попросив Аннабел обратиться к Марсдену, но не это заставляло его корчиться от стыда. Он не добился бы всего, чего добился, если бы принимал в расчет деликатную чувствительность и чертовы чувства других.
Просто он осознал одну истину.
Просьба, обращенная к Аннабел, сводила его с ума, потому что он хотел ее. Для себя.
Хотел самым безнравственным, самым греховным образом.
Ее невинность и свежесть были подобны дыханию прохладного ветерка в жару.
Странно. Почему он внезапно захотел Аннабел с такой пугающей силой? После всех лет, когда она была рядом, прямо под носом, стараясь казаться незаметной и никого не тревожить.
Черт, теперь она постоянно его тревожила, хотя понятия об этом не имела.
Выходя со склада, Найтли прошел мимо компании рабочих, желавших получить последний выпуск «Уикли», прямо со станка, чтобы типографская краска размазывалась по их и без того грязным пальцам. Один рабочий читал вслух остальным. Те курили и слушали новости. Семь или восемь человек. Одна газета.