Силоам

Как это случилось? Доктор Марша увлек пианиста к окну и принялся что-то ему говорить своим красивым басом, в котором собеседник никогда не различал хорошенько слов, но чье журчание было приятно для слуха. От природы величественное лицо доктора в этот вечер озарилось светом удовлетворения; но это ничуть не вредило его выражению небожителя, благодаря которому он обычно представал словно сидящим на облаке и парящим над миром, изредка снисходя до копошившихся вокруг людей. У него был вид человека, находящегося в собственном доме, но в то же время переложившего на других все материальные заботы. Молодой доктор Кру отвечал за ход вечера, причем великолепно справлялся со своими обязанностями. Неподалеку от него г-жа Марша, в изящном декольте, являла своим поклонникам профиль греческой красоты, следя за своими движениями, чтобы над свойственным ей веселым нравом торжествовало достоинство, надлежащее жене директора Обрыва Арменаз. В общем, все в этом салоне было обычно, и недобрые слова Массюба рассеялись, как ночные бабочки, которых убивает излишек света. Симон, таким образом, вновь обретал, после нескольких дней тревоги, восхитительную способность наслаждаться жизнью и удивлялся этой невообразимой гибкости человеческого существа. Но он вдруг был смущен соседством Минни: откуда же возникла эта женщина, так повелительно протянувшая ему руку и стоявшая теперь подле него?

Она принялась, как и все вокруг них в этот вечер, говорить о Сюжере, которого она якобы встретила однажды на морском пляже. Мысль о том, что Сюжер мог купаться в море, еще не приходила в голову Симону, и Минни прекрасно знала, что и никто до этого не додумается; поэтому эта ее история всегда вызывала удивление, которым она не упускала случая воспользоваться. У Минни было в запасе три особенных случая: она познакомилась с Сюжером, купаясь в море, ей некогда служила горничной бывшая кухарка Франсиса Жамма [14] , и одной из ее тетушек принадлежала рукописная страница Лотреамона [15] .

14

Франсис Жамм (1868–1938) — французский поэт, друг С. Маллармэ и А. Жида. (Прим. пер.)

15

Граф де Лотреамон (Исидор Дюкасс, 1846–1870) — французский писатель, предшественник сюрреализма. (Прим. пер.)

— И я забыла вам сказать, чтобы завершить этот перечень, что у меня есть бабушка, которая пишет, как г-жа де Севинье!.. [16]

Симон с трудом прислушивался к ее словам; его мысли бежали прочь, а взгляд блуждал поверх плеч Минни; но он не мог обойти вниманием эти сверкающие глазки, слегка сощуренные в улыбке, эти глаза цвета морской волны, один из которых странно отливал голубым, озарявшие все лицо своим сиянием. С Минни было трудно долго оставаться серьезным; рядом с этой женщиной что-то неудержимо подталкивало вас к легкомыслию, шутливости.

16

Маркиза де Севинье (1626–1696), французская писательница, творившая в эпистолярном жанре. Создала картину нравов и характеров двора своего времени, ее язык и стиль отличают легкость и живость, необычные для эпохи классицизма. (Прим. пер.)

— Раз уж речь зашла об эпистолярной литературе, вот вам образчик, — сказал Симон, извлекая из кармана конверт, — который вы можете присоединить к вашей личной коллекции. Я и забыл, что ношу его с собой уже неделю…

Это было новое письмо Крамера, которое ему пришлось пообещать передать Минни, «но только если я ее встречу, — сказал он, — чего может и не случиться» — и чего он даже всеми силами избегал до этого момента.

Минни игриво запротестовала. Кто такой этот безумец Крамер? Она притворялась, будто не знает его. Друг? Какой оригинал! Она со смехом рассказала Симону о первом полученном ею письме. Никогда она не получала подобного послания. «Настоящий литературный памятник!.. Знаете, это так внушительно! В стиле… Постойте… В стиле Боссюэ [17] ! Боссюэ в интерпретации Синдбада-Морехода… При скромном участии Сади Карно [18] … Ха-ха! Этот господин просто прирожденный пародист!..» Она смеялась с нахальной веселостью, смех наполнял ей грудь и расцветал на ее устах. Симон спохватился, что смотрит на нее… На ней было строгое закрытое платье из зеленого бархата, прямое, до пят, однако талия была перетянута пояском, выгодно подчеркивавшим ее тонкость. Это платье, казалось, охватывает все тело Минни, как ножны, но, хотя оно полностью закрывало ее грудь по самую шею, на спине, однако, был вырез, открывавший узкую перламутровую бороздку.

17

Жак Боссюэ (1627–1704), прелат, теолог, писатель. Его проповеди отличали драматическая напряженность и лиризм. (Прим. пер.)

18

Мари Франсуа Сади Карно (1837–1894) — французский политический деятель, ставший в 1887 году президентом Французской республики. Убит анархистом. (Прим. пер.)

Пока молодой человек продолжал беседовать с Минни, пытаясь бороться со своими слишком нежными ощущениями, царившее вокруг них оживление приближалось к своему апогею. В зале было тесновато для танцев, пары наталкивались друг на друга, но это лишь подогревало их пыл. Многие лица выгодно преобразились, и Симон, видя на них непривычное серьезное выражение, спрашивал себя, что требовало от них подобной сосредоточенности; плотно прижимая к себе партнерш, мужчины словно совершали поступок, влекущий за собой многочисленные последствия, а сами женщины, чьи глаза напряженно смотрели в пустоту, словно исполняли религиозный обряд, приводивший их в экстаз. Но может быть, в конечном счете, в этом было что-то другое, а не невольная пародия: Симон, следя взглядом за танцующими, любовался гибкостью человеческого тела и будто бы открывал причину исступленного восторга, отражавшегося на лицах. Он видел, действительно, с каким совершенством сливались фигуры танцующих в этом постоянно прерываемом и возобновляемом движении их ног и до какой степени человеческое тело было приспособлено, чтобы получить поддержку, одобрение другого тела, способного гармонично его дополнить… В этот момент он обнаружил, что держит Минни в объятиях. Он чувствовал, как под его рукой колышется ее полуобнаженная спина, его словно обволакивали ее ноги, сгибавшиеся и разгибавшиеся под его собственными со странной покорностью. Но к удовольствию, которое он от этого испытывал, примешивалось что-то еще. Танцуя, он видел, как голубой глаз Минни становится менее голубым, и вскоре в глазах молодой женщины остался лишь сине-зеленый, глубинный блеск, который словно увлекал его в тот мир, где, в отличие от мира Ариадны, зрение теряет свою ясность.

— Да что с вами? — спросила она его, увидев, как он посерьезнел. — Что случилось?

Когда она говорила, сквозь ее зубы вырывался беглый смешок, от которого неловкость и грусть Симона становились еще больше. Он хотел бы немедленно удалиться от этой женщины, чьи прикосновения оглушали его и будили в нем некое тревожное сладострастие. Он не знал, что делать, чтобы избавиться от чар, чтобы развеять это ощущение, смущавшее его и словно тенью ложившееся на его счастье.

— Я слышал ваш голос однажды ночью, — с усилием сказал он вдруг. — Три дня назад… Ведь это были вы?

— Может быть… Вы слышали? — спросила Минни, слегка смутившись. — Да, правда, — добавила повеселев, словно только что вспомнила, — мы прогуливались нашим «девичником»… Настоящий пансионат!..

Симон задумался, почему она ему лгала.

— Мне, однако, показалось, что был слышен и мужской голос, — спросил он осторожно.

— О, конечно, был малыш Кру, — живо призналась Минни. — Но Кру не в счет, он всегда и со всеми!

Симон сделал это замечание ненароком, но смущение его партнерши дало ему понять, что он проявил нескромность. Однако Минни овладела собой и грациозно склонила головку, глядя на него с непонятной внезапной снисходительностью.

— Так вот почему вы только что так помрачнели? — спросила она.

— Что? — спросил он. — Да я не… Я…

Он запинался, не зная, как оправдаться, вывести Минни из заблуждения, в которое ее ввергли его вопросы. Но замолчал, не в силах найти ответ, который бы ее не обидел; однако в то же время он почувствовал, что его молчание, несмотря на все усилия, создает некоторое сообщничество между ним и этим чересчур хорошеньким созданием, которое своими улыбками, своими взглядами, всем своим невесомым и обволакивающим телом понемногу овладевало его волей. Тогда он почувствовал, как грусть его возросла еще больше, ибо ему показалось, что за чудесным миром, в который он мельком заглянул дважды за вечер, сначала слушая музыку Сюжера, а потом обнаружив позади себя Ариадну, закрылась дверь. Враждебная сила гнала его из этого мира. Он на секунду закрыл глаза, надеясь вновь обнаружить этот мир внутри себя. Но его глаза хранили образ Минни, ее он и увидел в розоватой темноте закрытых век.

Симон растерялся. Как мог мир за столь малое время до такой степени изменить свой облик, как мог Бог так быстро исчезнуть, лишить свой мир прозрачности и превратить его в эту одновременно плотную и обманчивую материю, непроницаемую для взгляда? Напрасно он сопротивлялся: руки Минни, ее раскрывающиеся губы, такие яркие, такие близкие, слишком живой блеск ее глаз зажигали в его крови огонь, в котором он с ужасом чувствовал возрождение неясной силы, некогда толкнувшей его в объятия другой. Он вдруг сказал себе: да, женщины — существа, которые везде, в любые времена и в любых краях похожи друг на друга: это вещи, созданные для удовольствия, предметы, которые можно взять и выбросить! Но он не смог развить эту мысль: другое имя, другое лицо появлялось рядом с лицом и именем Минни, и он почувствовал, как волна отчаяния захлестнула его при мысли, что он, пусть на секунду, мог представить их рядом друг с другом; при мысли, что за один вечер, почти в одно мгновение, два таких противоречивых мира могли встретиться в нем. Ему захотелось высвободиться, убежать; но он был привязан к Минни, их руки были сцеплены, он обнимал ее, танец нес их обоих через освещенный салон, и вот он снова слышит ее голос, этот немного хриплый голос, чей тембр отдавался в нем и который с живостью его расспрашивал.

— Кстати, вы подумали о моей пьесе? Вы поразмыслили, ученая голова? Могу я на вас рассчитывать?

Симон с мгновение колебался, выбитый из колеи. Он больше не думал об этом. Эта атака застигла его безоружным. Он с трудом выговорил:

— Вы же знаете, что состояние моего здоровья не позволяет мне…

— А если вам разрешит Марша?

Он не знал, что еще сказать. Но Марша не разрешит.

— Тогда другое дело, — сказал он…

— Ну так Марша вам разрешает, — живо сказала она.

— Марша? Как это? Я его ни о чем не просил.

— Я попросила за вас.

Она отрезала ему все пути к отступлению.

— Он даже заверил меня, что вы в прекрасной форме, мой дорогой!.. «Деламбр?.. Самый здоровый из моих больных! Я думаю, он здесь теперь по собственному желанию!..»

Она, дурачась, подражала его голосу, его виду волшебника.

— Впрочем, — добавила она, — если желаете проверить, он недалеко.

Симон продолжал подыскивать извинение, предлог, но не находил. Он против воли улыбнулся. Он не понимал, что заставляет его говорить.