Символ Веры

– После долгих раздумий я пришел к выводу, что дело сие было в высшей степени богоугодно и принять за него вознаграждение - грех. Не ради мирских наград, но во имя веры трудились мы неустанно. Кстати, - деловито добавил ди Конти.
– Я впечатлен. Ты очень эффектно отыграл партию и вернул своего Иону из утробы кита. В Дашуре пересматриваются правила ношения оружия. Совет фундаторов намерен запретить все, кроме пистолетов и револьверов. Во избежание.

– Дела Дашура пусть остаются в Дашуре, - Морхауз был раздражен и теперь не считал нужным скрывать это.
– Уточним, ты отказываешься от вознаграждения за то, что помог мне добиться перевеса и провести кандидатуру Гильермо?

– Сама истина речет устами твоими, брат мой.

Морхауз смотрел на ди Конти сверху вниз, превосходя согбенного старика по росту раза в полтора. Но почему-то не чувствовал этого превосходства.

– Почему?
– отрывисто бросил Александр. Он никак не мог избавиться от скверного ощущения, что старый прощелыга ди Конти видит нечто такое, что скрыто от взора самого кардинала-вице-канцлера. И втихую смеется над всемогущим Морхаузом, который теперь был, безусловно, самым влиятельным человеком во всей Церкви.

– Скажем так ...
– голос Уголино шелестел тихо и бесплотно, как полет осеннего листа на ветру или легкий шаг кота на охоте - Я уже слишком стар. Мирская награда ценна, однако привлекает меня куда меньше, чем полвека назад. Теперь я нахожу удовольствие в событиях и людях, которые ими движут. Эпопея с Гильермо началась скверно. Однако в конечном итоге оказалась ... великолепна и доставила мне огромное удовольствие, как стороннему наблюдателю. Таким образом, я полагаю, мы в расчете.

– И это все?
– еще более мрачно вопросил Морхауз.

– О, нет, - седой старичок улыбнулся в белоснежную бороду и прищурился так, что глаза его совсем укрылись в сетке морщинок.
– Я рассчитываю на продолжение игры и надеюсь, что Господь наш милосердный продлит мои годы настолько, чтобы я смог насладиться кульминацией.

– Продолжения не будет, - жестко отозвался Александр.
– Иногда противники одерживали надо мной верх. Но никогда - дважды. Praemonitus, praemunitus!

– Безусловно. Предупрежденный вооружен, так и есть. Но...

Морхауз ожидал продолжения фразы, однако ди Конти погладил бороду и с неожиданной ловкостью поднялся из кресла. Все с той же загадочной улыбкой ватиканский библиотекарь развернулся и очень бодро для своего ветхого вида зашагал прочь.

– Не провожай, - небрежно кинул через плечо ди Конти.
– Твой секретарь, думаю, все устроит.

Александр лишь с грустью вздохнул, подумав, что ошибся. Нет здесь никакого двойного и тем более тройного дна. Просто старик уже совсем плох и начинает заговариваться в преддверии старческой деменции. Тяжелый, тяжелый год для пастырей Христовых...

Морхауз, как и почтительный фра Винченцо, не слышали тихого бормотания Уголино, который уходил, говоря сам с собой:

– Но гордыня застилает твой взор и скрывает очевидное.

Ди Конти остановился, перевел дух. И так же тихо, только лишь для себя, закончил мысли:

– Кажется, твой протеже так и не проникся игрой го, предпочитая японские шахматы?.. Думаю, мне стоит изучить их правила. Не беспокойся об «авиньонцах», Александр.

Тихий смех Уголино докатился до ближайших стен и умер, растаяв туманной дымкой на солнце вместе с последней фразой старика.

– Самую сложную партию ты будешь играть отнюдь не с ними.

Эпилог

– Вот и закончилась увлекательная история...

Бесплотный, сухой голос слепого старика повис в темноте. Стукнули четки.

– Строго говоря, с этого она только началась, - с легкой усмешкой поправил рассказчик.
– Но это уже совсем другая повесть. И о ней в другой раз.

– Много времени прошло с той поры, Гильермо Первый, - вздохнул слепец, как будто искренне огорчаясь тому.

– Время властно над всеми нами, - нейтрально отозвался Папа.
– Лишь Бог стоит над ним.

– И оно меняет всех нас, независимо от желаний и чаяний, - подхватил старик.
– Время не пощадило и тебя.

Гильермо промолчал.

– «Кровавый понтифик», «Гильермо Всеалчный», «Самый бесчестный человек Ватикана», - перечислял слепой.
– «Архипредатель»... Имя тебе - легион, и все они...

– Нелицеприятны, - снова хмыкнул Гильермо Боскэ.
– Я знаю. И сейчас это неважно.

– Да, неважно, - повторил старик в темноте.
– Уже неважно... Все имеет свое начало и свой конец. Истории прошлого закончились, и это возвращает нас к вопросу. Чего же ты хочешь?

Гильермо помолчал. Затем прошуршала одежда - понтифик склонился к самому уху собеседника.

– Об этом знали три человека, помимо меня. Один из них умер, но теперь посвященных снова станет трое, - негромко сказал Боскэ, и голос его упал до шепота. Или, если точнее, до призрачной тени самого тихого шепота. Лишь тот, кто много лет не видел света, и привык только слышать, мог разобрать отдельные слова.

Викарий Христа говорил недолго. И только тьма видела, что с каждой его фразой слепой террорист бледнеет. Но отнюдь не от страха.

Гильермо закончил и вернулся в прежнее положение со словами:

– Вот, чего я хочу.

– О, Господи, - выдохнул старик, сжимая целлулоидные самодельные четки с такой силой, словно они были спасательным канатом.
– Правду говорили, ты определенно безумен.

– Неужели ты шокирован?

– О, да...
– протянул старик.
– Несомненно. Сначала ты меня заинтересовал. Сейчас же - поразил. Это безумно и одновременно слишком велико, слишком масштабно … и слишком практично для сумасшествия.

– Приятно слышать столь высокую оценку, - ровно и сдержанно отметил Гильермо.

– Что ж, теперь я знаю, чего ты хочешь. Но все еще не понимаю свою роль. Что ты хочешь от меня?..

– Я думаю...
– Гильермо сделал паузу, и когда продолжил, голос его звучал почти мечтательно.
– Я думаю, что «Морлоки» слишком долго дремали во тьме забвения.

Долгий протяжный свист прорезал темноту - слепой убийца выдохнул сквозь зубы.

– Неужели?..
– спросил он, и было непонятно, в чем суть вопроса. Было то несогласие со словами понтифика или же старик обрадовался вести? А может быть что-то иное, в любом случае это осталось тайной.