Следующее в хронологическом ряду послание, датированное 5 августа 1908 г., принадлежит Верховскому; отправлено оно из Осташкова, где поэт проводил лето, в Судак, по адресу семейства Герцык, где в это время находился Иванов. Открывающееся эпиграфом из послания Жуковского к Вяземскому и В. Л. Пушкину, входящего в подборку его так называемых «долбинских стихотворений», послание Верховского обыгрывает образный строй указанного «первоисточника» и развивает его полушутливую манеру высказывания. Сообщая о своих планах дальнейших путешествий, Верховский вновь призывает Иванова к ответному стихотворному отчету о своей жизни. Такового, однако, нам не известно. Иванов мог и не откликнуться на предложение друга к очередному поэтическому состязанию – но весьма вероятно, что он отправил ответное послание, которое могло быть утрачено в составе значительной части архива Верховского, до нас не дошедшей или, возможно, рассеянной по частным собраниям.
В 1911–1915 гг. Верховский преподавал на Высших женских курсах в Тифлисе (занимал кафедру западных литератур), Вячеслав Иванов сначала оставался на своей петербургской квартире, затем, в 1912–1913 гг., жил за границей, после чего обосновался в Москве. Постоянная разлука друзей могла только стимулировать их эпистолярные контакты, которые, опять же, были продолжены как в обычных жанровых рамках, так и в форме стихотворных посланий. Первое тифлисское письмо в стихах к Иванову (12 октября 1911 г.) было отправлено Верховским вместе с автографом стихотворения «Когда печальное прости…» – первого написанного им в Тифлисе. В следующем же по времени обмене стихотворными посланиями инициатором выступил Иванов. Он отослал Верховскому стихотворение «Послание на Кавказ», позже вошедшее в раздел «» книги «Нежная тайна» (1912) с посвящением Верховскому. Подхватывая манеру Верховского (см. Приложение, стих. 2) рассуждать в посланиях о достоинствах тех или иных стиховых форм («Ты белый стих в обычай ввел отныне // Для дружеских посланий. В добрый час»), Иванов белым пятистопным ямбом пространно живописал достоинства белого стиха, а также подробно рассказал о происходившем «вчера на Башне». [1063] Заключало послание и непременный призыв ответить в том же роде («Пойми ж любви моей знаменованье // И отпиши скорей – про все, чем сердце // Волнуется ‹…›»). 5 апреля 1912 г. Верховский, выполняя эту просьбу, отослал Иванову из Тифлиса в Петербург ответное послание (Приложение, стих. 4), повествуя в нем о задуманном путешествии из Грузии «вдоль знойных берегов малоазийских» в Грецию, которое он мечтает совершить вместе со своим дорогим другом.
1063
См.: Иванов Вячеслав. Собр. соч. Т. Ш. С. 55–58. Упомянутый в «Послании на Кавказ» не названный по имени посетитель Иванова («…из птенцов юнейших Мусагета // Идеол'oг и филолог, забредщий // Разведчиком астральным из Москвы») вызвал у Р. В. Дуганова предположение о том, что в данном случае мог подразумеваться В. Хлебников (Дуганов Р. В. Велимир Хлебников. Природа творчества. М„1988. С. 34), – предположение убедительно оспоренное (см.: Парнис А. Е. Вячеслав Иванов и Хлебников. К проблеме диалога и о ницшевском подтексте «Зверинца» // De Visu. 1992. № О. С. 44). Ныне на основании дневниковой записи М. Кузмина от 20 марта 1912 г., характеризующей описываемый в «Послании на Кавказ» день на «башне», Н. А. Богомолов доказал, что ивановский «идеолог и филолог» (цитата – строка из «Послания Дельвигу» Пушкина, т. е. еще одна апелляция к пушкинской эпохе «дружеских посланий») – В. О. Нилендер (см.: Богомолов Н. А. Русская литература первой трети XX века. Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999. С. 437–440).
Приезд Иванова в Грузию тогда не состоялся, и замысел совместного путешествия остался неосуществленным (в плаванье по Средиземному
морю Верховский отправился лишь в 1913 г. вместе с Г. В. Соболевским). [1064] Очередное послание Верховского к нему было адресовано в Рим (датировано 16 января 1913 г., написано в Петербурге, но отправлено из Тифлиса 10 февраля 1913 г.); в нем – отклик на получение новой книги стихов Иванова «Нежная тайна» (Приложение, стих. 5).
1064
См.: «Несмотря на все, жить прекрасно…» (Письма А. А. Блока к Ю. Н. Верховскому) / Публикация К. Н. Суворовой // Встречи с прошлым. Вып. 4. М., 1982. С. 123.
22 февраля / 7 марта 1913 г. Иванов написал в Риме, тем же элегическим дистихом, пространный ответ на этот краткий опус; текст, отправленный Верховскому, нам неизвестен, стихотворение опубликовано ныне по рукописной копии в Римском архиве Иванова:
Милый, довольно двух слов от тебя, чтоб опять содрогнулся
К 1913–1914 гг. относятся еще несколько стихотворных посланий Иванова и Верховского, выдержанных в той же тональности дружеского поэтического диалога. Послания Верховского этого периода более, чем прежние, свободны от бытовых частностей и интимной тональности, что позволяло даже предать их печати (одно из посланий к Иванову опубликовано в журнале Ф. Сологуба «Дневники Писателей», другое – в «Русской Мысли»). В целом же вся поэтическая переписка Иванова и Верховского отмечена основными чертами, которые характеризуют жанр дружеского письма, сформировавшийся в пушкинскую эпоху и реконструируемый почти сто лет спустя нашими корреспондентами в лаборатории поэтического эпистолярного диалога; эти жанровые признаки, при всем различии индивидуальных обликов сочинителей посланий, предполагают, по точному наблюдению современного исследователя, такие качества, как «готовность к любви и дружбе, любовь к литературе, хороший вкус, способность к умственным и физическим радостям, искренность, самоирония, многообразие интересов, общежительность и чувство юмора». [1066] Весь спектр этих характеристик применим и по отношению к стихотворному эпистолярному диалогу двух поэтов.
1066
Тодд III Уильям Миллз. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху. СПб., 1994. С. 88.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Стихотворные послания Юрия Верховского Вячеславу Иванову
Тексты публикуются по автографам. Стихотворение 1 хранится в фонде Вяч. Иванова в ИРЛИ (Ф. 607. Ед. хр. 279), остальные стихотворения – в фонде Вяч. Иванова в РГБ (Ф. 109. Карт. 14. Ед. хр. 51 – стихотворения 2–5; Ф. 109. Карт. 42. Ед. хр. 23 – стихотворения 6–9).
См. также: Стихотворения Юрия Верховского из Римского архива Вячеслава Иванова / Публикация А. Б. Шишкина // Вячеслав Иванов – Петербург – мировая культура: Материалы международной научной конференции 9 – 11 сентября 2002 г. Томск; М., 2003. С. 220–225. Публикация включает цикл «Весенние элегии» (1920), послание «Вячеславу Иванову» («Друг мой, некогда мы упредили крылатою рифмой…», 1920) и посвященное Вяч. Иванову стихотворение «Невские русалки» («Когда-то юною и ласковой наядой…», 1922).
1
СПб. 18. III. 07.Порою дружеских посланийЯ увлекаюсь так давно, –И, видно, нынче сужденоХоть одному из тех желаний,Какими сердце так полно,Когда молчать обреченоБез наслаждений и страданий, –Осуществиться наконец.Быть может, новый мой венецМеня не только не прославит,А лишь покаяться заставит –Как знать? Царица иль раба,Всегда со смертными лукавитИх своенравная судьба, –Но все же рвением объятаМоя душа – мое перо:Почтить стихом поэта-брата(Что так убийственно старо).Душа созвучьями богата,Что легче ветра, ярче злата,Нежней волны, острей булата, –А это ль – правда – не добро?И так пишу. Так он, Языков,Так он, Тригорского певец,Будил для дружественных кликовВатагу дрогнувших сердец –И разгорался взор невольноПриветом радости застольной.Теперь не то. Уж нет забавНа дне содвинутых стаканов.Ты, златорунный Вячеслав,Ты, Фебом взысканный Иванов,Скажи: мы видим ли в вине,Как деды, целый мир – на дне?Пусть – нет. Но почему ж пороюНе возвратиться к старине?На старый лад я лиру строю,И вот – забытою игроюОна ласкает сердце мне.И вспоминается невольноТа благодатная пора,Когда привольно и раздольноМои летели вечера,Когда я был здоров и веселСреди житейских тяжких дел –И бодро на тебя глядел;Теперь же грустный мой удел –Облокотясь на ручки креселСидеть – и чахнуть одному.Ты, верно, спросишь – почему?Да потому – на удивленье –Что, не спросясь, меня сгреблоВ охапку лёгких воспаленье –И дома крепко заперлоВсем ожиданиям назло.Судьбу кляня, я две неделиВалялся, кашляя, в постели,Хрипел, сопел, свистел, пыхтел –И все-таки остался цел.И вот уж страхи отлетели.Какие ж страхи-то? Не те ли,Что говорят о грозном «там»И так же радостны мечтам,Как завывание мятели?Нет, главный страх мой был не тот.Я думал: долго ли, Создатель,Один пробудет твой мечтатель?Проходит день, как целый год,За ним еще, еще – и вотК тебе Забвение – предатель,Никем не слышимо, вползетИ руку ласково лизнет,И в очи глянет. Вот приятельТебя забыл; за ним другой –Сомкнулась Лета над тобой.А вспомнят – скажут: «Верно, в Нарве,А то б давно пришел сюда».А вкруг меня витают larvae [1067]И глухо каркает беда;А я сижу себе на месте –Петух промокший на насесте.И сострадателен, и мил,Какой же одинокий генийБольного келью посетил?Красноречивейший ЕвгенийВасильевич Аничков [1068] (тих,Он уместился в тесный стих!) –Отрада слуха, радость взора.Но видит Бог – не для укораО нем рассказываю я:Такого суетного вздора,Ей-ей, чужда душа моя.Быть может, только для меняТянулось долго время это,Зияя, грозное, как Лета.Я думал вовсе не о том.Я полон тихого желанья(Смотри, для верности, о немНачало этого посланья):Хотя в мечте с тобой вдвоемУ тихой лампы очутиться,Поговорить о том, о сем,Душевным хладом и огнем,Мечтами, рифмами делиться.И потому, мой друг, прости,Что, повалившись на пути,Я так бессвязно разболталсяИ помешал тебе идти.Но если я не замешалсяНе вовремя, – тогда, как друг,Ты, верно, уж найдешь досугМеня спасти от скуки адской, –Не очутившись на Посадской [1069](Чему я был бы очень рад),А хоть черкнувши наугадДве-три строки о чем случится.Тогда рука твоя – как знать? –Быть может, тоже расшалится,Захочет рифмы набросать?Вот это будет благодать!Одно из дружеских желанийЗахочешь ты осуществить –И век классических посланий,Во имя дружбы, обновить!Начни, певец! Мое началоНеверным звуком прозвучало:То – не посланье, то – письмо,Оно сложилось так само.А ты, как лес, многоязычен, –Начни же новую весну,Задень уснувшую струну –Ты будешь истинно классичен;Коль долго петь охоты нет –Блеснет отточенный сонет.(Сонета я не забываю,Его с тобой я вместе чту;Тебя недаром зазываю:Один-другой тебе прочту).Скорей же сделай оба дела:И лишний раз себя прославь(Кому же слава надоела?),И друга верного избавьОт власти демонов и фурий:Болезни, бешенства пера,Тоски, мечты et cetera.Придет ли новая пора?Дождусь ли?«Многострунный» Юрий.Р. S.Вношу в post-scriptum пышный звон октавыДля Лидии Димитриевны я. [1070](Четырехстопный ямб не даст мне славы [1071] ).Но ей известна преданность моя.Теперь она здорова? А когда выОбрадуете книгою меня?Я помню, как в последней корректуреДивился я пленительному Журе. [1072]Р. Р. S.К четырехстопным звукам ямбаВернуться я спешу опять:Чуть-чуть не позабыл (сагаmbа!) [1073]На всякий случай я сказать,Что перебрался я хворатьВ квартиру брата. [1074] Вместе с братомЖиву я в номере девятом;Дом тот же, но этаж – второй, –Конечно, ниже, чем шестой.Ю. В. [1075]
1067
Larva (лат.) – злой дух, привидение.
1068
Аничков Е. В. (1866–1937) – критик, историк литературы, фольклорист, прозаик; друг Верховского и Иванова.
1069
Адрес Верховского: Малая Посадская ул., д. 19.
1070
Обращено к Л. Д. Зиновьевой-Аннибал.
1071
Ироническая реминисценция начала поэмы Пушкина «Домик в Коломне» (1830), написанной октавой: «Четырехстопный ямб мне надоел».
1072
Журя – журавлиный птенец, описанный в одноименном рассказе Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, входящем в ее книгу «Трагический зверинец» (СПб.: Оры, 1907; вышла в свет в начале мая 1907 г.). См.: Зиновьева-Аннибал Лидия. Тридцать три урода. М., 1999. С. 55–60.
1073
Черт возьми! (исп.).
1074
Вадим Никандрович Верховский (1873–1947), химик; один из инициаторов издания «Зеленого сборника стихов и прозы» (СПб., 1905). См.: Соболев А. Л. Страннолюбский перебарщивает. Сконапель истоар (Летейская библиотека, II. Очерки и материалы по истории русской литературы XX века). М., 2013. С. 95, 102–110.
1075
Ответное послание – стихотворение Иванова «Выздоровление» (см. примеч. 27 к статье).
2
ВЯЧЕСЛАВУ ИВАНОВУ [1076]…К тому же Вяземский велит жить осторожно:Он у меня свои стихи безбожноНа время выпросив, на вечность удержал;Прислать их обещал,Но все не присылает;Когда ж пришлет,Об этом знает тот,Кто будущее знает.Жуковский[1077]Хочу отныне жить похвально, осторожно.Надеждой льщу себя, что это мне возможно.К тому ж немолчно так рассудок мне велит –И я стремлюсь принять благопристойный видИ поучительный. Я помню стих прекрасный:Полезен обществу сатирик беспристрастный. [1078]Но быть сатириком хочу я лишь слегка,И мысль моя – ей-ей – гордыни далека.И так, мой милый друг, начав мое посланье,Я не боюсь родить в душе твоей желанье,Чтоб только поскорей задохся и затихМой дидактический (Какой? Не помню) стих, [1079]Но грустно мне одно – что голос тиховейныйМоей владычицы, богини чудодейнойЛовлю лишь издали и, выйдя на балкон,В тумане не могу увидеть Геликон.А был недавно я в тени зеленых кущейПод обонянием природы всемогущей.Однако и теперь – хоть городской кокет –Стоит передо мной на столике букетИ, чувства страстные вздымая и покоя,Струится медленно душистый дух левкоя.Смотри: тот – пурпурный, тот – бел как алебастр,А рядом – бледные головки грустных астрИ скромной резеды потупленные взоры,И свежей зелени неясные узоры.«Доволен малым будь, хоть и букет твой мал!Кто ж виноват, что ты скучаешь и устал?» –Так внятно говорит мне голос Аониды,На давнем поприще таки видавшей виды.Быть может, в сентябре тебе я развернуРассказ про милую мечты моей страну,Куда теперь стремлюсь «сверх силы и сверх меры» [1080] –Страну поэзии, и Волги, и холеры.Вслед Боратынскому хочу лететь в Казань. [1081]О сердце бедное, не бейся, перестань:Хочу надеяться, что буду жив в Казани,Хоть
там, ведь, кажется, едят грибы с глазами. [1082]Затем, Бог милостив, увижу и Тамбов;А там – через Москву – под сень родных богов.Ведь только надобно мне позабыть халатность,Любить умеренность и верить в аккуратность. [1083]На первый случай я, приличие любя,Свой, хоть не белый, стих крахмалю для тебя.Но, прежде чем моей медлительной судьбоюЯ буду вновь сведен, почтенный друг, с тобою, –Уж ты меня приветь, уж ты меня потешьИ в лености своей пробей для друга брешьС мизинец шириной, не более! С мизинец! –И сядь, и напиши, и мне пришли гостинец.Вот лист! А вот – перо! Чернила! Сядь же, сядь –И я до осени не буду поминать,Что у тебя в столе твое ко мне посланье.О, верю, что мое исполнишь ты желанье.Не все ж мой тусклый дождь – и серый, и косой;Ты оживишь меня твоих стихов росой,Пахнет на мой цветник блистательная живость:Недаром же пою сегодня справедливость.Ведь не один пустой надутый эгоизмВнушил моим стихам – как видишь – дидактизм;Не ради же него о шестистопном ямбеЯ вспоминал теперь, гуляючи по дамбе: [1084]И я тебя хочу направить (не забудь!)На поучительный, похвальный, скромный путь.Достойно оцени благое ты хотеньеИ над посланием нелегкое кряхтенье.Сейчас договорю и больше – ни гу-гу!А после – мне ли быть перед тобой в долгу?И под твоим пером не всё ль к твоим услугам?Будь только другом мне – и я ль не буду другом?Речь олимпийская – божественный гексаметр,И «Тристий» сладостных разымчивый пентаметр,И гимна музыка, элегии иль оды, –Все то, чему века дивилися народы;Терцины важные, классический сонет,Октавы нежные, вертлявый триолет,И рондо милое, и прелесть – вилланелла –Все, что тебе пока еще не надоело –Сестина, и rondel, и lai, и virelai –Что только ни поет, ни нежит на земле –Вплоть до новейшего любого верлибризма –Подъятое волной безбрежного лиризма,Все это, все, все, все – лишь не захочешь, ах! –Не будет для тебя звучать в моих стихах.Юрий Верховский.Осташков, ночь на 5 VIII 08.
1076
Отправлено из Осташкова 13 августа 1908 г. (дата на почтовом штемпеле) по адресу: Судак, дача Герцык; получено 16 августа 1908 г. (дата на почтовом штемпеле).
1077
Эпиграф из стихотворения В. А. Жуковского «II. Preambule» («На этой почте всё в стихах…», 1814), входящего в цикл «Два послания. К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину».
1078
Боратынский.
1079
См. в Сочинениях А. С. Пушкина
1080
Из сонета М. Кузмина.
1081
Баратынский бывал в Казани (у тестя, Л. Н. Энгельгардта) неоднократно: летом 1831 г., зимой 1831–1832 гг., в июне 1832 г. и позднее. Подробнее см.: Летопись жизни и творчества Е. А. Боратынского. Составитель А. М. Песков. М., 1998. С. 425.
1082
Изречение относится, быть может, к Рязани.
1083
«Умеренность и аккуратность» – два «таланта», в которых признается Молчалин Чацкому у Грибоедова («Горе от ума», действие III, явление 3).
1084
Дамба, ведущая к Житному монастырю в г. Осташкове, известная красотой местоположения.
NB. Николаевской ж. д. станция Осташков, квартира инженера Н. Н. Давиденкова. Все направленное по указанному адресу будет доставлено автору даже в случае его выезда из Осташкова.
3
ВЯЧЕСЛАВУ [1085]При посылке моего первого тифлисского стихотворенияЯ помню шумную разлуку,Мелькнувшую виденьем сна;Но если только сон был в руку, –Тяжка не будет мне она, –Иль так тяжка: я верю – другиМеня вспомянут на досуге,Я чаю – без напоминаньяОни и голос подадут:В стране – хоть вольного – изгнаньяУдел певца немного крут, –Известно. Песней же делитьсяПривык с тобой – как с птицей птица:Вот почему – и рифме строгойНаперекор – как захочуТебе на лире круторогой,Как захочу, – и забренчу.Мой первый бред внемли тифлисский, –И спой в ответ, певец Тииский!Юрий Верховский.Тифлис. 12. X. 1911. [1086]
1085
Отправлено из Тифлиса 8 ноября 1911 г., получено в Петербурге 13 ноября 1911 г. (датировки почтовых штемпелей).
1086
Последующий текст («первое тифлисское стихотворение») – на второй половине того же листа со сгибом.
Когда печальное простиПределу милому скажу я –И обречен один брести,Не правда ль: до полупутиО том я думаю, тоскуя, –Что там, за мной – и без меняЖивет у пристани знакомой;Что, вновь и вновь к себе маня,Как свет вечернего огня,Мне веет мирною истомой?Вперед! – счастливцы говорят –Смотри: ты минул полдороги;Вот светлых гор воздушный ряд –И облачных унылых грядРяды не близки и не строги.О да, гляжу невольно яВ простор судьбы моей грядущей;На перевале бытияМеняется и мысль мояПод переменчивою кущей.И вот уж я – у новых врат;Вступаю в чуждое жилище,Быть может, полное отрад…Но я грустить и плакать <рад>По милом старом пепелище!Тифлис, ночь на 2. X. 911.
Спасибо, милый Вячеслав, тебеЗа дружбу, за стихи; сказал бы даже –За прозу, если бы ее нашелВ твоем посланье. Связанный цезурой,Быть может – по рукам и по ногам,Сияющие крылья развернулТвой белый стих привольно и широко –И, заносясь порой за облака,Все помнит шепот, шепчущий о тайнеЗемли родимой. Мой же стих – пускайПо-прежнему развязан, бесцезурен,Но и – бескрыл в ему любезной прозе;И может быть утешен разве тем,Что как-то раз обмолвился Жуковский,Сказав: святая проза. Да и то –Пусть о невинности моей ты пишешь, –А я куда не свят.Так лучше к делуЯ обращусь, хоть нынче не за деломПишу, а для того скорее, чтобыТебе на твой рассказ, кипящий жизнью,Живою жизнью, – отвечать мечтамиБессильными – расслабленной души.Ей-ей хандра моя не шутка. С неюБороться трудно – и труднее вдвое,Когда охоты нет к борьбе. А яТеряю иногда охоту дажеК какой бы ни было охоте. Право,Уж лучше и не говорить. Не легчеИ оттого, что иногда мечтатьНачнешь-таки о том, о сем: как славно,Как хорошо бы сделать то и то,И пятое-десятое; а вот –Когда я это кончу, о, тогда…И прочее в таком же роде. ЭтоВедь хуже многого, не так ли? Впрочем,Одна мечта, которой я с тобойЗадумал нынче поделиться, – правда,Она того достойна, чтоб увлечь,И, может быть, не так бесплодна, какПривык я здесь считать не только грезы,Но и действительность. (Не знаю все же,Что нам действительней: они ль, она ли?).Но лучше бросить этот смутный лепетИ перейти к рассказу – вновь о смутном,О грезе, о мечте моей. Однако,Она яснее многого во мне.И так проста, что стало мне неловкоЗа длинное вступление… Да что же!Я делаю его еще длинней.Ну, слушай.На стене у нас в столовойДля нашего Никиты [1088] и егоТоварища – висит большая картаЕвропы. И Никита очень любитНазванья стран, морей и городовНа ней читать и вслед за тем – водитьВнимательно от точки к точке пальцемИ – «путешествовать». Так вот и яК неимоверным странствиям такимНевольно пристрастился. Но меняНи океан Великий не манит,Ни полюс, ни экватор. Две страныМечтаньями моими овладелиС давнишних пор. Их очертанья нынеВсего милей мне тешат взор. Те страны –Италия и Греция. Ты знаешь.Италия-волшебница далеко,Но царственная Греция близка.Мне эта мысль покою не дает.Из Петербурга шутка ли пробраться? –И не мечтал. А здесь – рукой подать.Проехал ночь – в Батуме; или – в Поти.Покинул землю – через понт ЭвксинскийТебя несет стальной ЛевиафанВдоль знойных берегов малоазийских.Вот – Трапезунд, Синоп – и Византия.Четыре дня – и ты в стране богов.Ну, не четыре, может быть – и пять,Что за беда?О, дивная земляАнакреона и Перикла! СлаваТебе в народах и в веках. Но я лиИсчислю, я ли восхвалю твоиПределы, где желал бы преклонитьсяПеред твоей святынею. ВожатыйМне, как слепцу, необходим. ЕгоНе ищет сердце, только – ждет. ВожатыйИ друг, и спутник – пилигрим в отчизне,И строгий жрец, и резвый тирсофор –Ты, Вячеслав! И вот – моя мечта –Роскошная! Ведь ты же не забылОбета дружбы – посетить меняНа холмах Грузии печальной. [1089]Милый!Когда ж, когда? Скорей, скорей, скорей!Приди со мной торжествовать весну,Увядшую мне душу обновитьИ в тайну посвятить ее: ты будешьСо мною здесь, так будем мы – и там,В стране богов, в твоей отчизне дальней,Пусть осень пышная душе мила,Но ждать ее томительно. ТруднееПокинуть север, если впереди –И близкий труд, и зимние заботы;Весной же беззаботнее, вольнееСлететь с гнезда – и мужественной грудьюРазрезать воздух. Так ли, милый друг?А сверх того – теперь я прямо болен;Ты – исцеление мне принесешь.Вот какова мечта моя.Но чую:Уже насмешкою подстерегаетСудьба мою улыбку: Эх ты, странникПо островам Фантазии! А деньги?Да, деньги, деньги где? Ты без билета,Без паспорта, «задаром серебром»Собрался ехать? – Лепечу в ответ:Но, ведь, не дорого… Мне говорили –Одну-другую сотню припасти –И съездить, и пожить недели двеВполне возможно. – Где же эти сотни? –Ну, как-нибудь, откудова-нибудь,Ведь, может быть, удастся… (Между темДолжаю по десятке…) Все же, все жеМоя мечта не так, не так бесплодна,Как вся действительность, которой здесьЖиву! В нее готов душой поверить, –Душой, быть может, не вполне ослабшей, –Поверить должен. Может, не сейчас, –Ну, погодя. И буду ждать, все ждатьНебесной манны. Друг, меня поддержишьТы в этой грезе – и пока себяВ действительности дашь ты мне увидеть.И, подкрепленный, буду я стремитьсяК возвышенной и светлой цели, будуНад нею голову себе ломать,«Изыскивая средства»… Обещай же,Что ты исполнишь обещанное – иКо мне приедешь.Я ж к моим стихам,Столь прозаическим, хочу прибавить,Быть может, поэтическую – прозу.Вернее, к ней прибавлены стихи:Она готова раньше. Вот трактат,По коему ты можешь рассудить,Не сбился ли совсем я с панталыку;Быть может, так: уж я не разберу.Мне не хотелось врозь тебе послатьДва эти бреда. Может быть, одинДругим теперь немножко уврачеван –По принципу, что создал Ганеман:Similia similibus curantur. [1090]А я и душу слабую отвел,И мыслью слабой поработал. Так!Спасибо же тебе и «Мусагету».Я, получив «Труды и Дни», не разПрочел тебя. [1091] Статья мне драгоценна:Раскрыла многое, поскольку нынчеИ мыслить я, и чувствовать способен.Суди же сам. Поклон мой милой Башне.Я Вере Константиновне прошуПривет мой радостный и благодарныйСказать и за письмо и за стихи, –И Марии Михайловне; [1092] пред нейДолжник я неоплатный, но – как знать? –Не безнадежный. А тебя целуюИ обнимаю мысленно – с надеждой.Юрий.Тифлис, ночь 3–4. IV. 912
1087
Отправлено из Тифлиса 5 апреля 1912 г., получено в Петербурге 10 апреля 1912 г. (датировки почтовых штемпелей). Ответ на «Послание на Кавказ» Иванова (см. примеч. 31 к статье).
1088
Сын Верховского и его жены, Александры Павловны Верховской (род. в 1903? г.).
1089
Контаминация строк из стихотворений Пушкина: «На холмах Грузии лежит ночная мгла» (1829) и «Ты песен Грузии печальной» («Не пой, красавица, при мне…», 1828).
1090
Подобное излечивается подобным (лат.). Источник выражения – эпиграф к труду основателя гомеопатической медицины немецкого врача Самуэля Ганемана (Hahnemann; 1755–1843) «Органон врачебного искусства».
1091
Имеется в виду статья Иванова «Мысли о символизме», опубликованная в № 1 журнала «Труды и Дни издательства “Мусагет”», вышедшего в свет в середине марта 1912 г.
1092
Вера Константиновна Шварсалон (1889–1920), дочь Л. Д. Зиновьевой-Аннибал от первого брака, падчерица, с 1912 г. жена Иванова, и Мария Михайловна Замятнина (1862–1919), близкая подруга Зиновьевой-Аннибал.