Синдром отсутствующего ежика
Шрифт:
– У нас только один сорт красного вина, сэр, – очень вежливо объяснил официант.
Педро задумчиво взглянул на него:
– Да? Мило… Тогда три. Принеси три бутылки красного вина! Бутылочку для этой прелестной блондинки… никогда не видел таких красивых волос вблизи… Другую для бедного Педро, который никому не нужен, которого никто не любит… такого веселого и щедрого… Педро не жадный, ты поняла?
– Поняла, – кивнула я, отодвигая от себя тарелку, на которой осталось больше половины рыбы, и чувствуя, что по-английски, то есть ощущая легкий голод, я уже точно из-за стола сегодня не выйду.
– Даа… – Педро откинулся на спинку стула и сильно качался на нем, напоминая сейчас большого, одуревшего от вина глупого подростка. – А третью… Третью поставь
– В прошлый раз это были Мальдивы… – негромко заметил официант, убиравший со столика мою тарелку.
4
«Маленькая пожилая леди мимо проходит…» (англ.).
Педро грустно кивнул и отпил вина.
– Сегодня вино неплохое. Если и пахнет старым кобелем, то вовсе не его…
– Думаю, не стоит, сэр, – осторожно заметил официант.
– Не стоит, – мирно согласился тот. – Определенно не стоит… – Он несколько секунд смотрел прямо перед собой, перестав качаться на стуле, и вдруг стукнул обеими руками по столу и во все горло заорал: – Только вы мне скажите! Кто-нибудь! Скажите…
Я вздохнула, расплатилась за рыбу и вино и ушла. Можно было бы поговорить с ним, если бы он не был уже так пьян. Я бы еще сидела и сидела на этой террасе, почему-то напомнившей мне мое детство в Коктебеле, наши летние поездки с родителями. Там было одно кафе, недалеко от дома Волошина. Меня всегда сажали спиной к морю, чтобы я не отвлекалась на чаек и ела. Я смотрела на Кара-Даг, на одну и ту же дорожку, поднимавшуюся круто вверх и исчезавшую где-то между больших валунов, которыми усыпана вся древняя осыпающаяся гора, внутри которой спит потухший вулкан. Мне казалось, что если пойти по той дорожке, придешь в какую-то прекрасную неведомую страну, где всегда солнце, тепло, откуда не увозят в дождливую Москву, где можно ходить босиком и гладить белых птиц с внимательными блестящими глазами…
Я знала, что за Кара-Дагом – другой поселок, Крымское Приморье. Мы даже туда как-то ездили с родителями, на автобусе, вокруг горной гряды, и на катере, по морю. Но тропинка вела явно не в поселок… Мы так никогда и не сходили по той тропинке. Маме кто-то сказал, что в горах много змей, и она очень боялась, что меня укусят, а я была как Ийка – маленькая и не очень крепкая. Помню, как мама шептала папе на крошечной кухоньке домика, который мы снимали, думая, что я сплю:
– Вот прыгнет гадюка вверх и прямо за лицо ее укусит! А ей одного укуса хватит!
– Ну, как знаешь, Катюша… – вздыхал папа, любивший мою маму так, словно завтра собирался умереть – такими словами мама часто рассказывала про папину любовь к ней, а я еле сдерживала слезы, веря в то, что папа завтра умрет. Ведь я точно знала, видела, чувствовала, что он любит ее больше всего на свете – смотрит только на нее, всегда и везде, слушает ее, чтобы она ни говорила, слушает и слушается…
Не знаю, почему я вспомнила Коктебель, уходя с террасы ресторана «Алефано». Гор здесь никаких не было, чаек тоже, и побережье и море были совсем другими. Но что-то вдруг пронеслось в воздухе – невидимое, непонятное, что заставило меня просто зажмуриться и на миг замереть. Может, это было чужое одиночество? А может быть, мое собственное…
Глава 6
Приехав в гостиницу, я приняла душ в своей роскошной ванной. Я уже обратила внимание, что в такой ванной хочется снова и снова включать воду, смотреть, как льется вода из медных морд, видеть себя в двух зеркалах… После душа
очень приятно, стоя на теплом полу, оборачиваться огромным белейшим полотенцем с вышитыми золотыми шелковыми буквами, монограммой отеля. Такие маленькие прелести быта тоже, оказывается, могут радовать. Может, права Ийка в своем стремлении иметь подобные глупости в избытке и постоянно?Мысль об Ийке и моей вине перед ней заставила меня быстро выйти из ванной – драконы и красивые зеркала тут же перестали меня радовать.
Я прилегла на большую кровать, в который раз спросив себя – почему я все время ложусь на краешек, как будто оставляю место еще для троих? Боюсь, что меня сгонят? Я заставила себя лечь поперек, посмотрела на ангелочков на потолке, с азартом гоняющихся друг за другом, и уснула.
Проснувшись через пару часов, я поняла, что хочу пить. Холодной газированной воды. Или сока, сладкого, ананасового… Вообще без работы и без забот о ком-то жизнь становится очень физиологичной. Тело постоянно требует внимания, раз делать больше нечего. Помыться, причесаться так-сяк, а еще лучше эдак, одеться – нет, пожалуй, переодеться, прогуляться, поесть, переварить, попить, снова поесть, прогуляться, как следует поспать, проснувшись, подумать, чего бы съесть, легкого и повкуснее… Вероятно, это и есть отдых. Только… только мне, наверно, нужен какой-то другой отдых. Может, спросить Лео, где здесь зоомагазин? И купить ёжика? Кормить его, искать по большому номеру, возить с собой в корзинке на экскурсии, страдать, если он откажется от еды или убежит…
«Иечка», – начала писать я, совершенно уже не веря, что она мне ответит. Скорей всего, Хисейкин очень постарался, чтобы она со мной больше не общалась. – «Напиши мне два слова. Я на Мальте. Мне тебя очень не хватает. Мама».
Я напомнила себе, что если не ждать ответа, он придет быстрее, отложила телефон и открыла шкаф. Вчера я обратила внимание, что вечером почти все дамы одеты как-то по-иному, не по-пляжному, в платьях ниже колена. Мужчины – в светлых брюках. И даже дети наряжены по-вечернему. Наверно, надо и мне надеть что-то соответствующее общему стилю, какой бы суетой это мне ни казалось.
Как давно я не задумывалась о таком! Вот разве что, собираясь с Кротовым на велосипедную прогулку. Моя мама, всегда скромно, но элегантно одетая, давно ругает меня: «Молодость проходит, а ты так и не стала хорошо одеваться!» Если бы в свое время Антон Палыч Чехов, вечная совесть российской интеллигенции, не обронил, возможно, всуе, что в человеке, кроме прекрасной души и мыслей, еще и одежда должна быть прекрасна, я бы, наверно, спорила с мамой. У меня нет ни сил, ни времени, ни денег следить за модой, менять гардероб каждой весной, куда-то девать старые вещи, то есть не модные, совсем еще и не старые…
Да и вообще – я люблю свои бежевые бриджи, пережившие уже две моды на укороченные брюки. Люблю светлый свитер, в котором тепло и зимой, и прохладными летними вечерами. Я люблю свою страшную мутоновую шубку, с каждой зимой становящуюся все короче и короче от московской сырости и ядохимикатов на дорогах. И весеннее темно-зеленое пальто с большим капюшоном – внизу, на его подкладке мне когда-то Ийка вышила ниточками мои инициалы: «А. Л.», как я ей вышивала в школу… Так что соответствовать моде у меня получается плохо.
Поколебавшись, я надела все те же бежевые бриджи и одну из трех кремовых блузок. Дома у меня остались еще две, и тоже светло-бежевые. Они так все похожи – по цвету и по фасону, что со стороны, вероятно, кажется, что я хожу круглый год в одной и той же кофточке.
Спустившись вниз, я посмотрела, не вышел ли Лео на работу, хотя он сказал, что у него выходной ровно сутки. Но за стойкой стояла девушка и оживленно беседовала с англичанами, мужем и женой, жившими в огромном номере, занимавшем половину второго этажа. Я не решилась при них разговаривать по-английски и вышла на улицу, хотя очень хотела узнать, где бы можно было вечером не просто наесться, а еще и послушать хорошую музыку, может быть, потанцевать… Или хотя бы посмотреть, как другие танцуют.