Синдром тотальной аллергии

— Ты ж не из местных, дед, по выговору, а?

— Из костромских я.

— А как сюда прибился?

— Видел, ветер шары-кусты по пустыне гоняет?

— Перекати-поле?

— Ага, жаза-сагыз. Носит его ветром по пустыне всю зиму, по весне прибьёт дождиком к земле. Куст пустит корень, даст пару отпрысков. Осенью отрывается от земли, и снова катается всю зиму по ветру. Вот так и я катался, пока сюда не прибился.

Глава 4

Осень в каменистой пустыне — самая прекрасная пора, не сравнить даже с весной. На два мёртвых сезона — лютая зима и безжалостное жаркое лето — природа тут умирает, остаётся без зелени и воды. Весна красна только тюльпанами да цветущими деревьями, зато осенью тут цветёт все, что способно выпустить цветок и дать семена до холодов. И одуряюще пахнет, иногда просто до мОрока и лёгкого головокружения, цветущая пустыня. Там, где есть хоть капелька воды, разумеется.

— Ну, гуляй Вася! — поддал старик носком сапога своего кота.

Кот высокомерно обернулся. Облил нас презрением, горделиво мяукнул и скрылся за стеной тростника, чтобы весь день на свободе забыть про мяуканье. Прирученные кошки придумали «мяу» только для людей. На свободе они друг с другом на языке мяу-мяу не общаются.

— Потом даже и захочешь, так не высмотришь моего кота в этих зарослях, во как замаскируется! Ничего, вечером он нас сам найдёт. Ты не отставай, а то заблукаешь с непривычки.

— Да на таком пятачке — и заблудиться?

— Так только кажется, когда за деревьями лесу не видно, а заблудишься с трёх шагов. Если что — ори без перерыва, чтобы я смог на голос к тебе выйти. А то ещё собак за тобой гонять по следу придётся.

Ага, уже собаками пугает. Уйду я, дедок, так ловко, что и с собаками не сыщешь…

В тростниковых зарослях и на самом деле легко заблудиться не на шутку. Стебли стоят непреодолимой стеной высотой примерно метров пять. Иногда высоченные стеблины перерастают в монструозные формы. Тогда вы еле обхватите рукой уже не тростинку, а самый настоящий бамбук, годный для прочных построек. Но таких стеблей ещё поискать надо — слишком мало их попадается.

— Это я тебя намеренно по гущару повел, чтобы дорогу к лесу срезать. Так удобней и быстрей, если толк понимаешь.

Да, понимаю, что удобней меня тут пришить и оставить в непроходимых зарослях. Даже хоронить не надо, дикое зверьё с мёртвым телом за пару дней управится до голых косточек.

* * *

Как я ни хорохорился, все же отстал и заблудился. Может, не я заблудился, а старик нарочно меня завёл в самую чащу и улизнул? Тогда уж точно жди фатального выстрела. А может, это будет нож в спину? А то и стрела из самострела-арбалета, поставленного на звериной тропе.

Я остановился из предосторожности. В опасной ситуации лучше всего не делать лишних и необдуманных движений. Тишина, изредка прерываемая ленивым лягушачьим кваканьем, писком крылатых пичуг и жёлтых мышей-малюток, вьющих шары-гнезда на тростинке, продолжалась недолго. Где-то впереди сухо заиграла барабанная дробь тростниковых стеблин. Наверное, дед ломился ко мне напролом из зарослей.

Я осторожно выбрался на неширокую прогалину, где все-таки можно было как-то осмотреться. Потом отступил на шаг, закрылся стеной тростника. Глянул на метёлки высоких тростин — туда, где они заколыхались. Повернулся на треск, вскинул карабин, вышел на прогалину из своего укрытия и… застыл как вкопанный.

На меня посматривали испуганные поросячьи глазки кабаньего подсвинка, ещё с едва заметными полосами на спине. Каюсь, от нервного перенапряжения не смог сдержаться и выстрелил прямо в задранный на меня пятачок. Подсвинок подскочил на задних лапах и замертво грохнулся набок.

Я тяжело перевёл дыхание и снова развернул карабин в сторону треска раздираемого тростника, но уже с другой стороны. Не выстрелил только потому, что на охоте категорически запрещено стрелять в дичь, которой не видишь. Таковы вот правила охотничьей безопасности.

— Вот тебе делать было нечего, паря! — вывалился из стены тростника дед.

— Я не хотел. Как-то машинально все получилось.

— Понятно — перепугался.

— Тебе кабанчика жалко?

— Сейчас его мамочка с дружной семейкой из десяти веприков сюда нагрянет, они нас с тобой в кашу истолкут, если озвереют. Надо убрать дичину и самим убираться поскорее.

Из пятиметровых монструозных стеблин мы с дедом соорудили волокушу и выволокли мою добычу на чистое место.

— Морду, шкуру или копыта на трофей брать будешь?

— Нет, это ж всего-навсего подсвинок, а не настоящий кабан. Да и лишняя тяжесть на обратном пути.

— Ну и ладно, сейчас кабанчика у нас приберут, чтобы добро не пропадало. А ты отдохни пока.

Старик лихим троекратным посвистом всполошил птиц. Ну, просто разбойник с большой дороги из кино про житьё-бытьё в старину. Над тростниковыми зарослями поднялась стайка горластых чаек. Сдержанным лаем издалека откликнулись собаки. Дед свистнул ещё раз. Лай приближался. Чёрно-каштановые псы тайганы выскочили из тростника и как-то слишком сдержанно, тактично, что ли, зарычали на добытого кабанчика. С толком и расстановкой обнюхали тушу и слизали кровь с простреленного рыла.

Я давно приметил, что тайганы не пустолайки, а подают голос, когда хотят обратить на себя внимание, а между собой только рычат или добродушно ворчат.

Старик хлопнул в ладоши:

— Приведите к нам кого-нибудь, шерстолапые!

Собаки вскинули морды, глянули умными карими глазами на деда и, как мне показалось, кивнули. Бесшумно исчезли в тростниках по его свисту.

— Больше так не шуткуй, паря, — недовольно бросил мне дед. — Без предупреждения не стреляй. Места у нас тесные, ненароком прихлопнешь ещё кого из наших в тростниковых дебрях. Знаю я вас, городских — тележного скрипа пугаетесь.

Ага, а ты, надо думать, в меня без предупреждения выстрелишь? Неровные шансы для меня, получается. Это я только подумал, а для вида согласился:

— Прости, чёрт попутал. Не новичок же — обидно, вот что. Обещаю, что в последний раз сорвался на инстинкты.

— Лады, коли так.

Собачий лай предупредил нас о новой встрече. Из зарослей вслед за собаками выскочили два парня. Старые люди могли бы принять их за советских солдат на парко-хозяйственных работах. Оба стрижены наголо, голые по пояс, оттого и загорелые до черноты. В хэбэшных галифе, затянутых брезентовым ремешком и заправленных в кирзовые сапоги. Но это были вовсе не статисты с киносъемочной площадки на съёмках фильма о давнем прошлом, где все было так плохо, как нас пытаются убедить с экрана. Просто советские стратегические запасы обмундирования, хранившиеся на случай всеобщей мобилизации, с лёгкой руки вороватых прапорщиков обеспечили местную глубинку одёжкой на сто лет вперёд.