Синдром тотальной аллергии

Девушки так просто писаные красавицы. Никаких следов вырождения, характерных для замкнутых родовых поселений. Детишки ухоженные и залюбленные, никакие это не байгуши с картинок Тараса Швченко.

— Откуда ж местные красавицы женихов себе берут?

— Импортируют, — подмигнул мне дед. — Таких, как ты, например.

Слишком уж часто он мне подмигивает да улыбается. Наверное, понимает, что я его раскусил. И предвкушает садистское наслаждение от расправы со мной. Я ж не слепой и всё вижу, что в селении одна молодёжь. Ни одного пожилого я тут не высмотрел, не говорю уже об аксакалах. Мой егерь-дедок был тут один-единственный старик. Такого не бывает в восточных семьях, где правят родовые старейшины.

— Странно тут как-то всё, — ненароком проболтался я и тут же прикусил язык.

— Что ж тут странного?

— Не те нравы.

— Как не те?

— Ну, не для кочевников-скотоводов.

— Какие они тебе кочевники? Это теперь сарты — оседлые жители.

— Земледельцы?

— А ты разве не видишь?

На склонах с жёлтой глинистой землёй ещё стояли несжатые полоски колосовых. С моей способностью горожанина примечать да приглядываться к сельской жизни такое не сразу заметишь.

— Пшеничку сеют, что ли?

— Ячмень это длинноусый. Разве трудно отличить с первого взгляда? Ходишь в своём городе с затычками-наушниками в ушах и в очках с дисплеем — спишь на ходу, так и смерть свою проспишь.

— А вот и не хотелось бы смерть свою проспать. Но всё равно вон тот овёс отличу от этой кукурузы.

— И то хлеб, — примирительно кивнул дедок. — Жалко, что овёс у нас совсем плохо растёт. Для наших лошадок редкий деликатес.

Я перестал с подозрением следить за дедом, а расслабился и рассеянным взглядом осмотрелся кругом. На бахче дозревали приличные арбузы и ананасные дыньки-колхозницы. Кое-где ещё краснели неубранные помидоры.

— Лук и чеснок у вас хороши, — похвалил я.

— Только на зиму сажаем. Все лето дикого чеснока и лука тут целые заросли. Эти сельхозкультуры вообще отсюда родом, чего им тут не расти на воле?

Я бы не различал птиц, если бы не занялся охотой. А вот цветы и прочие растения совсем не различаю, потому что ботанику в школе «прошёл» мимо, не останавливаясь.

— Арахис выращивают на масло? — спросил я наудачу, показывая на кустики, похожие на фасоль.

— Какое там! На орешки деткам. Все растительное масло у местных привозное. Правда, можно бить масло из дикой конопли, но с малым людом не управиться. Рабочих рук не хватает.

— Так они и без масла тут неплохо устроились, если умудряются на пустом месте сами себя прокормить.

— Глупости. Полноценное сельское хозяйство в пустыне невозможно. Ничего, кроме отгонного скотоводства с минимумом жителей в поселении. А это, — обвёл он рукой вокруг, — чистое баловство для забавы.

— Почему? При умном подходе тут одно солнце может прокормить.

— Никого оно не прокормит без воды и чернозёма.

— Так ведь сеют хлеб! Если ты говоришь, что они сарты, то наверняка потомки самаркандских персов с тысячелетней земледельческой традицией.

— У тебя с логикой не вяжется. Они прямые и совсем недавние потомки кочевых тюрок. Земледелию их дедов и прадедов советская власть с горьким потом научила.

— Зато теперь они всегда с хлебом.

— Не на хлеб это все посеяно, а на корм курам и уткам, да отрубей на запарку молочной корове подсыпать, чтобы детишек яичком и молочком побаловать. Тут мясо и молоко только свои, да и то без охоты с мясом туго, говорил уже тебе. Почти все съестное добывают на стороне.

— Как это — добывают?

— А вот как смогут, так и добывают, — рассердился дед на мою непонятливость.

Я только прикинулся дурачком. На самом деле я всё понял. Парни тут ходят с оружием, а у одной девчонки на армейских бриджах я приметил кобуру на поясе. Понятно, каким трудом тут «добывают» на пропитание. Древняя набеговая культура кочевников в современном исполнении. Сколько же они получат за мой квадроцикл? Хотя нет, они его для себя приспособят, а бензин смогут «добыть» на стороны, ничуть не сомневаюсь.

— А где ваши старики или хотя бы пожилые?

Дед отвёл глаза и притворился, будто бы не расслышал.

— Старики, спрашиваю где?

— А я тебе не старик?

— Аксакалов не вижу.

— Старикам тут не житьё. Они все в городе. В тепле свой ревматизм лелеют.

— Ох и хитришь ты, дед. Не аул это, а чёрт знает что!

— Ну, твоё дело охотницкое — пострелял уток, рыбки половил и домой! Нечего тут аналитическое исследование проводить.

Я ещё раз обвёл глазами поселище. Не аул, а полевой стан или военный лагерь. Все со строевой выправкой, говорят между собой чаще по-русски, чем на местном наречии. Все в военной форме. Никакой восточной экзотики — ни стариков в чапанах, малахаях-пропеллерах, крытых плюшем, и мягких сапогах с широкими голенищами, для которых самая удобная портянка — кусок верблюжьего одеяла, ни кривоногих старух с кривыми зубами и вытертыми до белизны серебряными колечками.

— Чем тут живут туземцы?

— Обыкновенной жизнью, — ушёл от разговора старик.

— Какой у них экономический уклад?

— Очень экономический — на всём экономят.

— Местные хоть что-то производят с прибылью для себя?

— Они производят лучших на свете детей. Не бывает лучше прибыли, чем детская поросль.

Тут-то я и приметил, что все почти молодые женщины тут беременные, как цыганки в таборе.

— Говоришь, жрать нечего, а им охота размножаться без планирования семьи.

— Господь заповедал — плодитесь и размножайтесь!

— Здоровенных дураков со стальными мускулами плодить? Без школы, без знаний.

— Школку для малышей я тут сам веду, пока силы есть. А подросших детей они отправляют в школу-интернат.

— Куда?

— А это уже мимо твоего охотничьего интереса.

— Ну и что толку? Они выучатся и сюда не вернутся. Головастые специалисты в такую глушь под пистолетом не поедут.

— А это уж как сказать. Вон, видишь, сидит красна девица на выданье? Очень даже головастый специалист.