Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана

— Сходим. Слушай, Вась… — сказал Андрей. — Я сегодня слышал, как твой отец рассказывал о своей статье. Как же так могло случиться? Ведь Коковихин дал верную команду, а вахтенный механик перепутал её, и траулер врезался в проходивший рядом корабль. Капитан был прав, дал верную команду, а выходит, он главный виновник аварии. Твой отец сказал, что его списали на берег и могут отдать под суд… Как же так?

На Васю в упор смотрели Андрюшкины глаза.

Вася смутился. Он ничего этого не знал. Ну, знал в двух-трёх словах суть всего, а этого не знал. Хоть убей его — не знал!

Он отвёл от Андрюшки глаза:

— Знал бы ты папину работу…

Вася постарался ничем не выдать себя. Теперь-то ему стало ясно, почему папа решил писать не о том, что ему поручили, а об этом капитане, почему так напряжённо работал дома и не хотел ехать с ними в Кара-Дагский. Теперь-то всё ясно!

Как же он, Вася, не догадался раньше расспросить обо всём у папы? Как же так?

Глава 21. Скука

Альке было скучно без Васи. А почему — и не совсем понятно. Скуку Алька почувствовал не сразу, а часа через два-три после отхода «Ивана Айвазовского». Алька даже немного обиделся на отца, но обида тоже пришла не сразу. Видно, главное всегда приходит не сразу, а потом. Когда отец на его глазах выругал Тайку за то, что она хотела поехать в Судак, Алька чуть-чуть злорадствовал. Давно пора отцу взяться за неё… Отец отказался от приглашения Васькиного папы составить им компанию, и Алька слегка огорчился: чего всё время торчать на одном месте? Ведь ничего почти не видели, кроме Кара-Дагского!

Ни Тайке, ни ему не удалось поехать. Стоило сестре заикнуться, что хочет поехать, как отец выразительно посмотрел на неё и сказал: «Поедем попозже и всей семьёй». Тайка, как всегда, стала настаивать, и отец сказал: «Они могут подумать, будто с нами тебе неинтересно туда ехать, а разве это так?» «И так, и не так, — дерзко ответила сестра, — с Ирой мне куда интересней, чем с моими родными братцами, дома осточертели вот так!» «Всё, — сказал отец, — можешь ехать с ними, но больше я тебя никуда не пущу. В последнее время ты стала слишком самостоятельная, и мне не раз приходилось краснеть за тебя…» «За что отцу приходилось краснеть?» — подумал Алька, стал вспоминать, но ничего не вспомнил. Алька почему-то был уверен, что если бы он попросил отца — а попросил бы он не так прямо и грубо, — отец отпустил бы его. Вся беда была в том, что никто не позвал его в эту поездку.

И когда теплоход, переваливаясь с волны на волну, ушёл в открытое море, Алька понял, что ему давно пора забыть о Ваське. Для этого надо было немедленно сдружиться с ребятами, равными ему по возрасту и, как говорится, по интересам. После того как он ловко вывернулся из труднейшего положения на рыбацком дворе и сделал всё, что просил его отец — потом он очень хвалил Альку за это, — ему всё было легко и просто.

На балюстраде набережной сидел парень его лет, круглолицый, в зелёных шортах, и ел мороженое. Алька подошёл к нему и спросил:

— Ты где отдыхаешь? У нас? — Алька кивнул на парк и столовую.

— Я — дикарём, а тебе чего? — Парень спрыгнул с балюстрады и пошёл от него.

— Хмырь! — Алька сплюнул. — Включай третью скорость, а то догоню! Шею намну!

Увидев, как какой-то мальчишка в жёлтой водолазке бросает в море камни, Алька сбежал к нему, кинул в воду кусок доски и сказал:

— Давай не просто бросать, а попадать… Огонь береговых батарей! — Алька швырнул увесистый камень — фонтан встал дальше доски-корабля, потом был недолёт и ещё перелёт. — Ну твоя очередь! Тебя как зовут?

— Коля… Пойду обедать. Мама ждёт… В другой раз! — Мальчишка побежал с пляжа.

«Что-то мне не везёт, — подумал Алька. — Боятся меня, что ли?» От нечего делать он пошёл по набережной, увидел толпу возле скамейки и сразу догадался: опять торговцы…

Алька умело вплёлся в эту толпу. Здесь он не скучал: с интересом наблюдал, как взбудораженные женщины прикладывают к платью или вешают на шею цепочки с кулонами… Две разряженные тётки даже поругались, желая купить один и тот же перстень с большим сердоликом тёмно-красного цвета. И опять в бумажниках уже знакомых Альке модно одетых парней исчезали вкусно, как вафли, похрустывавшие красные десятки, фиолетовые четвертные и зелёные полусотенные бумаги. Состоятельные люди!

Один из этих людей, красногубый, крепкоплечий парень с тонкими усиками, подмигнул Альке:

— С папой-мамой отдыхаем? В море заплывать не пускают?

Слова задели Альку. Щёки его зажглись.

— А я не спрашиваю их.

— Так и надо. Самостоятельность — первейшее дело!

Алька кивнул и оживился: разговор был не стандартный.

— А я, брат, помираю с голоду… Работа — не оторваться… Не принёс бы мне пирожков?

Алька помедлил: согласиться или нет? Зачем ему прислуживать этому частнику? Да ведь не трудно же! И парень может подумать, что Алька робкий, всё с папой-мамой.

— Могу, — ответил Алька, почувствовал в своей руке трёшку и пошёл к палатке, где человек тридцать ждали и с интересом наблюдали, как поджариваются в кипящем масле пирожки. Алька купил без очереди, раза три привычно огрызнувшись, и побежал обратно. Теперь он был вроде бы немножко свой и, оттеснив покупательниц, вручил красногубому парню пакет с пирожками и сдачу.

— А ты быстрый! — удивился тот. — Свои люди за прилавком?

— Свои, — соврал Алька.

— Сдачу — себе…

— Не надо! — Алька залился краской и стал отдавать парню деньги — один старый измятый рубль, один тяжёлый, юбилейный, и несколько монеток. Он никогда так не зарабатывал деньги, и вообще — не бедняк! И если парень думает, что осчастливил его — глубоко ошибается.

— Бери, говорю… Ты обижаешь меня… Ну?

— Да не нужны они мне… У меня свои есть, — заупрямился Алька.

— Свои своими, — парень глянул на него с таким удивлением, что Алька заколебался. — Я думал, ты без лишних предрассудков… Бери! — приказал он.

И Алька взял. Опустил в карман. И только он это сделал, как за его спиной послышался негромкий голос:

— Товарищи, прошу разойтись!

Красногубый, жующий Алькины пирожки, вздрогнул и стал судорожно отбирать у женщин свой товар.

Парень быстро исчез, разошлись покупатели, Алька не знал, что делать теперь, куда деть себя. И неизвестно, чем бы он занялся, если бы не увидел Макарку.

Тот вразвалку брёл по набережной и ел горох в стручках: засовывал в рот стручок, сжимал зубы, вытягивал за краешек. Горошины оставались во рту, а зелёную шелуху он выбрасывал под ноги. В другой бы день Алька и внимания на него не обратил, но сегодня и Макарка сгодится!

— Макар, привет! Куда идёшь? — остановил его Алька.

— Да никуда… — тот насупился и отвернулся: этот самый Алька перехватил у Семёна его, Макаркину, рыбу да и посмеивался над ним. — А тебе чего?

— Да ничего. Дай горошку.

Макарка не очень охотно запустил в карман руку и вытащил всего четыре, да и то не очень полных стручка.

— Пошли поговорим… Ты всё здесь знаешь, а я кто? Новичок…

Макарка насмешливо гыкнул:

— Новичок, а стоишь не пятачок! О чём с тобой говорить-то?

— Найдём… Мороженого хочешь? Какое тебе?

— Сливочное, — тотчас потеплевшим голосом отозвался Макарка, ужасно любивший всё сладкое, но жалевший тратить свои «велосипедные» деньги на сласти.