Синие берега

– Вано, подожди, - попросила, - я наложу бинт. Легче будет, Вано...

– Как - подожди?.. Как - подожди?..
– Он даже не повернул голову в ее сторону.
– Уйди, уйди!.. Уйди, зацепит!..

Она успела отклониться от разбитого окна, и пули со свистом ударились в колонну. Все же перевязала ногу Вано. И взбежала на второй этаж - помочь отделенному.

Устало держась за перила лестницы, спускалась вниз. Она услышала задыхавшийся голос. Роман Харитонович? Он спешил ей навстречу. Сутулый, казалось, что он неестественно согнулся. Пули нет-нет, а просвистит в коридоре. И Андрей со вскинутым автоматом подбежал к лестничной площадке.

– Что, Роман Харитонович?

– взволнованно выкрикнул Андрей.
– Что?..

– Сестра... Товарищ лейтенант... Только что, вот сейчас, пуля. Там он. У окна лежит.

И спотыкающимся шагом Роман Харитонович отправился обратно.

"Шишарев, - понял Андрей.
– Шишарева сбили. Может, не очень? Может, еще сумеет? Нельзя, чтоб торцовое окно без оружия..."

– Пошли, Мария, пошли!

Шишарев конвульсивно поджимал колени, заставлял себя приподняться на локтях, он стонал, то громко, то подвывая, словно сил не хватало на крик.

– Убили, - увидел он Андрея. Он увидел и Марию: - Меня убили, повторил. Он собирался еще что-то сказать, губы кривились, дергались и ни звука не могли произнести. Потом попробовал объяснить то, что хотел сказать, жестом, но и это не получалось.

Каска с головы свалилась, как ни силился, не удавалось ее достать, и он руками обхватил голову, защищая ее от пуль. Но сюда уже не стреляли, немцы перенесли огонь в середину коридора.

Мария увидела, куда Шишарев был ранен.

– Сейчас... миленький... сейчас...
– Она опустилась на пол. Андрей помог положить голову Шишарева ей на колени.
– Сейчас, миленький... Пальцы ее двигались мягко и быстро.

Шишарев скрежетал зубами. Судорога схватывала горло, сводила челюсти. Он умирал, это было ясно. Он задыхался. Опять застонал. Стонал долго, мучительно. Ему самому было бы лучше, если б умер скорей. Но он жил, стонал, скрежетал зубами. Он никак не мог умереть.

Он жил еще несколько минут. Потом умер. Он умер раньше, чем Мария успела перевязать его голову. Только что дышал он, говорил, боялся, значит, надеялся. И вот, он ничего не боится, совершенно не боится, он спокойно подставил голову под пули и руки с головы убрал. От Шишарева, колхозного пекаря Шищарева, показалось Андрею, еще пахло мукой.

– Роман Харитонович, возьмите автомат Шишарева. Придется вам вместо него. Здесь, у окна.

– Нет.

Андрей изумленно вскинул на него глаза.

– Это оружие мне не знакомо, - потупленно смотрел Роман Харитонович в пол.
– В мою войну его не было. Мне трехлинейку.

Андрей не видел выражения лица Романа Харитоновича, лицо его было в полумраке.

Солнце оставило школу, и в разбитые окна вползли рыхлые вечерние тени и легли на пол. На задней стене под потолком тускнел последний свет, три другие стены уже посинели, стали холодными.

День кончился.

5

Немцы, похоже, прекратили осаду. Ни одного выстрела. Стало так тихо, что слышны были чьи-то шаги в самом конце коридора. Сделали немцы передышку? Подтягивают силы? Или ушли? Все может быть. И то, и другое, и третье. Нет, третьего не может быть. "Немцы полагают, что мы представляем нечто важное для них, - усмехнулся Андрей. Он потер переносицу.
– Иначе к чему б запал этот. Дурачье!
– сплюнул зло.
– Убить роту не значит убить советский народ. Дурачье..." Слишком многое, невозможное, понадобится для этого. Надо взять тысячу городов, тысячу тысяч деревень, еще больше домов, и вот эту школу... Но школу германская армия возьмет, лишь когда убьют учителя Андрея, одетого в форму защитного цвета с лейтенантскими кубиками в петлицах, и директора этой школы Романа Харитоновича, и политрука Семена, всех, остатки роты.

Андрей беспокоился, не воспользовались бы немцы темнотой и не прорвались к входам. Днем, при свете, другое дело, им не давали выйти из сада, не выпускали из подсобных строений на дворе. А вечером, ночью, как увидеть?..

– На этот раз, Семен, ночь против нас. Она в помощь немцам.

– Придется напоминать, что бодрствуем, - сказал Семен.
– Очередишко то тут, то там, и гранатку в сад и туда, на огородную сторону. Другой стратегии не придумаем. Не будем унывать.

Андрей молчал.

– Продержимся до полной темноты и попробуем рвануть отсюда, произнес Семен.
– Может быть, прорвемся.

– Единственный выход. Единственная возможность. Потому что утром с нами будет покончено.

"Утром кончатся патроны, кончатся гранаты, умрут раненые, которые сейчас еще как-то в состоянии стрелять, и всё", - размышлял Андрей.

– До темноты продержимся.
– В этом он не сомневался.
– Давай наверх. А я тут...

Андрей вошел в класс, седьмой "Б".

– Пиль.

– Я.
– Тон Пилипенко огорченный.
– Лент уже в обрез. Верно, товарищ лейтенант, трохи погорячился. По моей горячности, мне, должно, не воевать, а по Дерибасовской с девками шаландаться.

– Ладно. Одно другому не мешает.

– А плечо дергает, трясця его матери, - почти равнодушно сказал Пилипенко.
– Как перевязала, так и пошло. Перевязывать бы не надо.

– Пиль. Время от времени пускай очередь. Для острастки.

Андрей снова вышел в коридор. Темнота, прочная, густая, заполняла все, и он медленно пробирался сквозь нее. Он услышал голос Петруся Бульбы:

– Патроны кончились. Сянский! Мотай за патронами.

– А у кого взять?

– А все равно. У кого возьмешь, у того и взять.

Сянский уже в конце коридора, возле Данилы.

– Патроны?
– по привычке проворчал Данила.
– Кому? Бульбе? А! вспомнил, что у Петруся Бульбы автомат, тот, что Пилипенко и Вано отобрали у гауптмана возле домика дорожного мастера.
– На! Бери. Рассыпные. Сам магазин набьешь. Мне б, голуба, за патроны подымить принес. Махры... Данила чуть высунул кончик языка и, жмурясь, мысленно склеивал свернутую цигарку.
– Одну б затяжку... А то, хоч пуля, хоч бомба, а усну.

И верно, сколько люди уже без сна.
– Андрей не двигался с места. Короткая передышка минувшей ночью в лесной сторожке, и только. Он и сам чувствовал, что тело наполовину убито, оно не в состоянии выполнить то, что приказывает сознание, оно требует воды, требует хлеба, требует сна, особенно сна.

Глаза Андрея смежились, на несколько секунд все выключилось, школа тоже, он рухнул в пустоту. Он открыл глаза, и понял, что спал несколько секунд. Его разбудила жажда. Ему давно хотелось пить. Очень хотелось пить. Все в нем высохло. Он знал, жажда терзала всех. Оба бачка - в коридоре и в комнате Романа Харитоновича - пусты. И фляги пусты. Он вспомнил, пуля пробила флягу на боку Петруся Бульбы, и Петрусь жадно приложил ее к губам, пальцами прижал дырки, чтоб и капля не стекла на пол. Андрей опять прикрыл глаза, вместе с Петрусем высасывал сейчас из пробитой пулей фляги каплю за каплей. Он ощутил прохладный, живительный вкус воды и втягивал, втягивал ее в себя, она не утоляла жажды - пить бы, пить, без передышки, без конца. Очень хотелось пить. Он чуть не застонал.