Синие стрекозы Вавилона

Пиф вошла, склонила, как положено, голову.

Верховная Жрица не шевельнулась. Только на скулах красные пятна проступили — от гнева.

— Потаскуха! — прошипела Верховная Жрица.

Пиф молчала.

Дальнейший диалог очень напоминал разговор Беренгария с Бэдой, о чем, естественно, жрицы не подозревали.

— Где ты была ночью?

— Дома, госпожа.

— Дома? Ты была дома одна?

— Да, госпожа.

— Сука!

— Вряд ли, госпожа.

— Ма-алчать! — взвизгнула Верховная Жрица таким голосом, будто всю жизнь только и делала, что торговала репой.

Пиф брови подняла. Но из-под очков это было не слишком заметно.

Верховная спросила:

— Ты ушла с презентации одна?

— Не помню, госпожа.

— Пьяная?

— Разумеется, госпожа. Нам это предписано. — Пиф цитировала Устав: — Неистовство, странное, подчас шокирующее поведение...

— Приступы ярости, способность легко входить в состояние аффекта, — сказала Верховная Жрица.

— И оргиастический секс, — заключила Пиф.

— Смотря для кого, — сухо сказала Верховная Жрица. И поморщилась.

Пиф неподвижно смотрела на нее, не понимая, к чему клонит начальство. Начальство же пребывало в ледяном осатанении.

— Ты, девочка моя, кажется, получаешь безбрачные, — начала она.

Пиф кивнула.

— И давно?

— С самого начала работы, госпожа.

— Тебя это устраивает?

— Конечно.

— Так вот что я тебе скажу, подруга, — проговорила Верховная, слегка приподнимаясь в своем высоком кресле. — Вчера с презентации тебя унес какой-то раб из низшей касты программистов...

— Да? Я не заметила, — искренне сказала Пиф. Она и в самом деле почти не обратила внимания на человека, которым помыкала до самого утра.

— Да, — повторила Верховная Жрица. — От него до сих пор керосином разит, такой завшивевший...

У Пиф тут же зачесалось за ухом. Она украдкой поскреблась пальцем, хотя никаких вшей у нее, естественно, отродясь не было.

— Так и что с того? — спросила Пиф, все еще недоумевая.

— Что с того?! Да то, девочка моя, что плакали твои безбрачные!

Пиф поперхнулась.

— Неужели вы... вы что, думаете, что я?.. С программистом?..

— Он во всем сознался, — сказала Верховная Жрица. — Под пыткой он сознался во всем.

— В чем он мог сознаться?

— Тебе видней, — сказала Верховная и сжала губы.

— Он не мог ни в чем...

Пиф замолчала. Во-первых, она и сама не помнила событий вчерашней ночи. А во-вторых, если эта белобрысая образина (теперь она вспомнила, кто с ней был) наболтала... конечно, хвастался дружкам... Боги Орфея!..

— Ты лишаешься безбрачных, — сказала Верховная Жрица. — Я уже подала докладную. В бухгалтерии произведут отчисления. А как же иначе? Качество предсказаний может пострадать. И надлежит пресекать... Иначе же как?

— Да, — подавленно сказала Пиф. — Иначе никак. — И закричала прямо в лицо Верховной: — Сука!

Верховная слегка улыбнулась.

— Пшла вон, — проговорила она тихо, с невыразимым наслаждением. — Пшла... девочка моя.

Ворвалась, хлопнула дверью так, что чахлая традесканция пошатнулась на шкафу — едва подхватили ее чьи-то руки.

Растревоженным бульдогом, едва не вцепившись ей в ногу, повисла тетка Кандида.

— Куда? Барышня... Милая, родная... меня же прибьют за вас... Нельзя туда, нельзя! Ба-арышня!..

Дергаясь, острым локтем будто клюя тетку Кандиду в мягкую грудь:

— Отстань! Дура старая!

— Барышня... — позабыв с перепугу, где и находится, тетка Кандида взвыла (прежде прислугой была в богатом доме и на вздорных хозяйских дочек нагляделась).

Пиф стряхнула с себя служанку, кулаки стиснула, присела аж с натуги и заверещала страшно:

— Где он?!!

Беренгарий, ухмыляясь, сказал очень двусмысленным тоном, будто подразумевая нечто большее:

— Здеся...

Отшвырнув Беренгария, туда бросилась, куда кивнул.

— Сопляк! Дерьмо!

И понесла...

Программисты, кто в бараке был, с наслаждением слушали. Давно такого не бывало. Прямо роман.

Это чтобы младшая жрица, позабыв приличия, к программистам врывалась. Это чтобы пифия прилюдно грошового раба честила. Пусть в цивильном не сразу в ней пифию признаешь, да ведь главного это не отменяет: прибежала и орет. Аж визжит.

Нет, такого давненько не бывало. На памяти Беренгария вообще ни разу.

За нарами в два яруса, отгораживая их от двери, большой шкаф стоит, боком повернутый, будто еще одна стенка. Шкаф как башня крепостная — гигантский, дерева темного, массивного. В шкафу шмотки всякие, молью полупоеденные, поверх шмоток разные провода навалены — иной раз что-нибудь оттуда и сгодится. Ну и еще всякое разное барахло, несколько порнографических журналов такой древности, что сейчас их и смотреть-то смешно. А под самым низом свили гнездо мыши.

За шкафом же «подсобка» — на шатком столике таз с мутноватой водой и синий жестяной рукомойник допотопной эпохи — ровесник законов царя Хаммурапи. После потопа мало что уцелело, такие сокровища, такие книги погибли — а вот эта ерунда, смотри ты, до сей поры людям служит...

Бэда безответный как раз под этим рукомойником и плескался, посуду за всем бараком мыл. На него обязанность эту повесили, пока тетка Кандида хворала своей заразной хворью. Хоть и знали, конечно, что хворь у Кандиды фальшивая, но не выдавать же старуху...

Рядом с Бэдой, на грязном ящике с белыми пятнами мыльной пены, душа надсмотрщикова мостилась. Ногами болтала и языком молола. Душу не то не видел больше никто, не то внимания на нее не обращали.

Мальчишка был теперь, помимо набедренной повязки, облачен в синюю дедову тужурку. Других перемен в его облике не наблюдалось.

— Видел Его-то? — спросил Бэда, прерывая длинное бессвязное повествование души о ее странствиях.

Мальчик коротко кивнул.

— Ну что, рассказал Ему?