Синие стрекозы Вавилона

— Тебе много что надо, — загремел Петр, — только ты, несчастный, этого не понимаешь...

— Да я понимаю... — проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.

— Не понимаешь! — громыхал разгневанный Петр. — Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие... — Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: — Как звали того человека?

— Не знаю...

Петр опять начал багровой краской наливаться.

— Как это — не знаешь? А как же ты за него хочешь молиться?

— Я-то помню, какой он и как выглядел... — растерянно сказал Бэда. — А там, где он сейчас, его и подавно знают... Это надсмотрщик мой бывший. Я, пока за проволокой на площади Наву вшей давил, его за полное говно считал. Он же, подлец, голодом нас морил, а сам с работы полные сумки жратвы таскал... И справки медицинские подделывал, чтобы подороже товар сбывать. А оказалось, что душа у него ясная и чистая... Но это только потом оказалось, когда он помер. А пока жив был, иной раз лежишь и думаешь — своими бы руками задушил эту гадину.

— Это хорошо, — медленно проговорил Петр, — что ты за мучителя своего молиться хочешь...

— Да какой он мучитель... Так, воришка, а что орал на нас — так то не мучительство, а одно только развлечение... — Бэда ухватил Петра за рукав. — Вы уж сделайте для него все, что надо, хорошо? Просто скажите: бэдин надсмотрщик с площади Наву, вот и все. Он в синей тужурке ходил.

Петр непонятно молчал.

Бэда повернулся, чтобы уйти, когда Петр рявкнул ему в спину:

— Стой!

Бэда остановился.

Петр извлек откуда-то из-под своей рубахи необъятных размеров тяжелый крест и — как показалось перепуганному программисту — замахнулся на него.

— Голову наклони, дикий ты осел, — грозно сказал Петр. — Благословлю тебя.

На узорной решетке садов Семирамис висело большое объявление: «СОБАКАМ, РАБАМ, НИЖНИМ ЧИНАМ И ГРЯЗНОБОРОДЫМ ЭЛАМИТАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Поскольку Пиф никогда не была ни собакой, ни рабом, ни нижним чином, ни тем более грязнобородым эламитом, то на надпись эту внимания не обращала.

А тут поневоле обратишь, когда Бэда вдруг споткнулся, густо покраснел и выпустил ее руку.

Пиф — на этот раз в белоснежном виссоновом платье (пена кружев вскипает у ворота, оттеняя шею, увитую тонкой золотой цепочкой) — брови сдвинула, голову вскинула:

— Пошли они на хуй со своими объявлениями.

— Неприятности будут, — сказал Бэда тихо.

— Я — пифия, — высокомерно объявила Пиф. — Пусть только прибодаются. Не ссы. Идем.

Они миновали узорные ворота и оказались в прохладной тени под зелеными сводами садов Семирамис.

Странное это место в Вавилоне, сады Семирамис. Впрочем, какое место в Вавилоне не странное? Ноги собьешь, искамши, да и не отыщешь такого, пожалуй.

Еле слышно шуршит вода в скрытых под землей оросительных трубах. Трубы керамические, по старинной технологии сделанные. Во время потопа сады были разрушены, но потом их восстановили во всей былой красе.

Тут и там среди пышной зелени мелькают статуи — дельфины, бьющие хвостом рыбы, обезьянки с плодами в руках. Настоящие обезьянки прыгают с ветки на ветку. Кое-где на деревьях вывешены стрелки и указатели: «ТУАЛЕТ — 0,5 АШЛУ», «ЦВЕТЫ НЕ РВАТЬ», «ОКУРКИ В ТРУБЫ ОРОСИТЕЛЬНОЙ СИСТЕМЫ НЕ КЛАСТЬ. ШТРАФ 40 СИКЛЕЙ», «ОСТОРОЖНО, ОБЕЗЬЯНЫ!»

— А что, обезьяны тут хищные? — спросил Бэда.

— Нет, ласковые. Из рук берут. Только гадят на голову, — пояснила Пиф.

Они обошли весь сад, оказавшийся, к удивлению Бэды, довольно маленьким (со стороны выглядел райскими кущами, не знающими пределов). Наконец Пиф объявила, что у нее болят ноги. Еще бы не болели, когда на такие каблучищи взгромоздилась!

Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.

— Натерла, — сказал он, недоумевая. — Зачем женщины только носят такую неудобную обувь?

— Чтобы вам, дуракам, нравиться, — ответила Пиф.

— Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, — сказал Бэда. — А как ты выглядишь — это дело десятое.

Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.

— Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? — сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.

Бэда не ответил.

В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно:

— Им заплатить, наверное, надо...

— Мы их не нанимали, — возразила Пиф. И поинтересовалась: — А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?

— Что иду дискеты покупать.

— Он же проверит.

Бэда отмахнулся.

— Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик.

— А тот мальчик... — вспомнила вдруг Пиф. — Твой надсмотрщик... Ты давно его не видел?

— Давно, — сказал Бэда. — Так ведь все, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала?

Пиф сморщилась.

— Не нравится мне эта твоя секта.

— Христианство не секта. Это религия.

— Один хрен... — сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.

— Да нет, не один, — сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. — Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.

— Ну ладно, отмолил, — проворчала она. — И что, теперь он, по-твоему, блаженствует... где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..

Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом...

— Будет гроза, — сказал он ни с того ни с сего.

— Ну и что? — отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад.

— Не знаю, — сказал Бэда. — Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику.

— Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил.