Синие стрекозы Вавилона

— А этот? — деликатно поинтересовалась Гедда, водя соломинкой по краю стакана.

— Этот? — Пиф вскинула глаза. — Вообще ни слуху ни духу. Может, его сразу после этого повесили, почем мне знать.

— А ты не спрашивала?

— У кого?

— У того же Беренгария, к примеру.

— Да? У Беренгария? Дать ему такой козырь в руки... Пиф интересуется каким-то безродным программистом, которому цена грош в базарный день... Очень надо!

Она сердито присосалась к своей соломинке. Содержимое стакана резко пошло на убыль.

Гедда помолчала, а после очень ласково произнесла:

— Да ты, мать, влюблена по уши...

— Я?!

— Не сверкай очками. Тут не жертвенник с коноплей, так что не впадай в буйство.

— Я влюбилась?

— Ага.

— В эту белобрысую образину?

— Вот-вот.

Гедда наслаждалась.

Побушевав, Пиф затихла.

— Кстати, не вздумай никому рассказывать. Я дала подписку. Так что учти, Гедда...

— Учту, — совсем уж нежно сказала Гедда. — Идем, горе мое.

Пиф уже вставила ключ в замочную скважину, когда на лестнице, пролетом выше, кто-то зашевелился и направился прямиком к ней. Пиф быстро заскочила в квартиру, однако захлопнуть за собой дверь не успела — грабитель (разбойник, убийца, маньяк, вымогатель, насильник) подставил ногу в грубом башмаке. Стиснув зубы, Пиф с маху вонзила в эту ногу каблучок, однако цели своей не достигла. Грубый башмак остался на месте.

— Пиф!

Только тут она подняла глаза и в полумраке разглядела грабителя (разбойника, убийцу, маньяка, вымогателя, насильника).

— Проклятье на тебя, Бэда, — проворчала она, отпуская дверь. — Входи.

— Я не один, — предупредил он.

— Начинается, — засопела Пиф. Она была разочарована и откровенно злобилась.

Бэда непонимающе посмотрел на нее.

— Я по делу, — пояснил он. — Если тебе сейчас неудобно, то скажи. Просто трудно выбраться из барака. А отпрашиваться у Беренгария неохота, хотя он, кажется, мужик хороший.

— Хороший, — согласилась Пиф. — Предаст, продаст и вместе пообедает, а так — душа человек.

Бэда вошел и сразу же, нагнувшись, принялся снимать ботинки. Следом за Бэдой в квартиру втиснулся второй — мальчик лет десяти в синей куртке с плеча взрослого мужчины, босой, с рожицей плутоватой, но хорошенькой.

— Это еще кто? — осведомилась Пиф. — Внебрачный сын твоей первой женщины, которая была тебе одновременно как мать?

Бэда растерялся. Он выпрямился, покраснев. А мальчик захихикал.

— Собственно, нет, — сказал Бэда. — Это... мой бывший надсмотрщик. Ну, еще там, в рабских кварталах, на рынке.

— Это? Надсмотрщик?

Такого феерического вранья Пиф никак не ожидала.

— Так вышло, — оправдываясь, сказал мальчик. — На самом деле меня Господь вот каким сотворил... а я уж потом напортил...

Пиф махнула рукой.

— Болтать глупости можно и на кухне, — сказала она. — Я поставлю чайник.

— А можно кофе? — спросил Бэда, нахальный, как все рабы, если их немного приласкать.

— Можно, — нелюбезно сказала Пиф, и Бэда опять испугался:

— Если тебе трудно, то вообще ничего не надо.

— Трудно смотреть, как ты жопой елозишь, — отрезала Пиф.

Все трое пошли на кухню. Пиф велела гостям сесть и не путаться под ногами, а сама принялась варить кофе и ворчать.

Наконец Бэда заговорил:

— Я к тебе пришел, потому что больше не к кому...

Польщенная, Пиф сразу же простила ему вторжение в компании с мальчишкой.

— Понимаешь ли, — продолжал он, — для него, и для меня тоже, это очень важно. А в Оракуле я только тебе доверяю...

Пиф слушала и упивалась.

— Говори, — подбодрила она его, когда он снова замолчал в явной нерешительности.

— Мне нужно денег, — сказал он. — Не очень много, но нужно. Своих-то пока что нет...

Кофе зашипел, убегая. Деньги. Вот и все, зачем он явился. Все сперва говорят, что она им позарез нужна, а потом с умильной мордой просят денег. И этот тоже... «В эпицентре любовного романа». Было уже, помним-с.

— Сколько тебе нужно? — спросила она сухо.

Он встал.

— Четыре сикля, — сказал он очень тихо. И настороженно уставился ей в затылок. Он видел, что с ней творится что-то странное. Неприятное.

— Четыре сикля? — Она обернулась, ковшик с черными потеками кофе в одной руке, тряпка в другой. — Четыре сикля?

— Ты не можешь? Это много? — спросил он.

Она разлила кофе по чашкам, вынула из холодильника сок — ребенку, уселась сама. Не сводя с Пиф тревожного взгляда, Бэда взял чашку и сел на краешек табуретки.

— Прости, если мы тебе помешали, — снова сказал он.

— Ты действительно вперся ко мне из-за четырех сиклей?

— Да.

— У тебя нет такой ерундовой суммы, ты хочешь сказать?

— Нет. У меня вообще никаких денег нет.

— Конечно, я дам тебе четыре сикля. Я могу и десять дать.

— Десять не надо. Четыре. Только... Пиф, это без отдачи. То есть, я отдам, если смогу, но не знаю, когда.

— Можешь не отдавать. — Она махнула рукой. — Мне за ту ночь столько заплатили, что я, наверное, Беренгария купить смогла бы.

Он помолчал немного, а после спросил:

— Тебе заплатили?

— Ну да. Премиальные, как и обещали. И подписку взяли о неразглашении, но я все равно Гедде разгласила... Я ей все разглашаю.

— С меня тоже взяли. Сказали, что кожу сдерут, если стану болтать. Верховный сказал.

Пиф призадумалась.

— А если я стану болтать?

— Не знаю, — сказал Бэда. — Мне кажется, они не очень-то будут разбираться, кто из двоих наболтал.

Пиф вытащила из кармана мятую бумажку в пять сиклей и протянула ему. Он взял и сказал просто:

— Спасибо.

— Сиди уж, — махнула Пиф. — Расскажи мне лучше, где ты подобрал этого огольца...

Это был их последний вечер. Девятый после смерти дедули-надсмотрщика. Бэде было немного грустно. И тревожно. А мальчишка болтал, как ни в чем не бывало.