Сиреневые ивы

Когда наконец достигли распадка и спустились в относительное затишье, Карпухин глянул на часы. Последние пять километров они прошли за два с лишним часа! И только три часа оставалось теперь в их распоряжении. В хорошую погоду можно было бы дать людям отдохнуть и даже вскипятить воду на костре, благо в распадке ветер не так свиреп, а кругом стояли таловые заросли, полные сухого коряжника. Но шторм уже показал, что привычное отношение к пространству и времени сейчас не годится, следовало поторапливаться. Тем более что всего имущества сразу взять не удалось.

В логу стало еще тише, наверху ветер дул порывами - то ли затихал, то ли менял направление. Под тяжестью связок одежды солдаты едва брели по глубокому снегу, однако сани скользили легко, и Карпухин лишь теперь оценил предусмотрительность своего помощника. В сплошной стене тальников на дне лога смутно белел узкий проход вдоль летней тропы, туда Карпухин и повел свой маленький отряд. Он спешил и не сразу понял, отчего снег под ногами вдруг стал тяжелым. Внезапно за голенище сапога скользнула холодно-жгучая змейка, и он сразу остановился. Вода! В сапогах были только Карпухин да Горпенко. Солдат переобули в валенки...

Прапорщик молча остановился рядом. Какой смысл гадать, откуда взялась вода? Скорее всего, перехватило сток ключей, и на дне лога образовалась коварная снежница. Справа и слева - сплошной коряжник, через который ночью с тюками одежды не пробиться. Да и там, в зарослях, тоже могла быть вода. Карпухин растерялся. Он еще ничего не решил, а прапорщик вдруг взял лямки саней и накинул на свои плечи.

– У меня высокие сапоги, товарищ старший лейтенант. Да уж если и мокнуть - так одному. Переволоку груз, потом - вас по очереди.

Никаких слов было но надо, и все же кто-то из солдат сказал вслед тающей в темени широкой фигуре:

– Ни пуха, товарищ прапорщик...

Пока Горпенко перевозил имущество через снежное болото, от машины принесли остальное имущество. "Форсировать" эту преграду надо было в один прием. Переправа заняла больше часа. Вымок не только Горпенко. Двое солдат промочили валенки, зачерпнул воды в сапоги и сам Карпухин, когда помогал вытаскивать застрявшие сани. Переобулись сразу, у разведенного наспех костра. Ветер, слабея, становился по-зимнему сердитым.

На крутом подъеме из лога разогрелись до пота, но наверху когтисто схватил мороз, сухая снежная крупка больно стегнула по глазам. В разрывах туч проглядывали звезды, и это значило - прогноз не обманул: через какой-нибудь час северный ветер наполнит степь арктической стужей...

За горизонтом вспыхивали ракеты, оттуда доносились глухие разрывы, треск пулеметов и автоматов. Там не легче, но там бой учебный, а в том, что делал Карпухин со своими подчиненными, не было и тени условности. Даже опоздание грозило бедой - люди обморозятся. Сгибаясь под увесистым мешком с валенками, он ни разу не остановился для передышки, даже направление, взятое по компасу, сверял на ходу. Потом, едва свалив груз на опушке рощицы и оставив прапорщика с солдатом устраивать палатку обогрева, остальных сразу повел обратно - ведь часть имущества еще лежала в логу.

Когда в заиндевелых куртках и шапках, с обросшими инеем бровями вернулись к роще, в палатке обогрева его поджидал руководивший учениями комбат. Он без лишних слов подозвал к походному столику, освещенному лампочкой от переносного аккумулятора, разложил карту.

– Смотрите и отмечайте по своей. Здесь занимает позиции первая рота, здесь - вторая, а между ними - взвод обеспечения. Вам надо разбить людей на группы - две или три, как самим удобнее. Главное доставить валенки и полушубки во все подразделения до начала атаки, чтоб люди переоделись. Я вызвал старшин, они помогут вам и покажут дорогу.

Карпухину хотелось объяснить, что солдаты хозяйственного отделения на пределе сил, рассказать, как два с лишним часа толкали тяжелую машину через сугробы в слепящей пурге, тащили на себе груз по снежной целине, форсировали жижу. Но разве станет от его жалобы легче тем десяткам людей, одетым в мокрые шинели и сапоги, которые сейчас в стылой броне, в засыпанных снегом траншеях занимают оборону на лютом северном ветру? Задача его, старшего лейтенанта Карпухина, пока не выполнена. Он лишь сказал:

– Товарищ майор, прошу дать точный расчет людей по подразделениям.

Комбат кивнул и улыбнулся оттаивающими губами.

Снова грузили сани, брали на плечи мешки и связки, пробивались к позициям мотострелков где по пояс в снегу, а где и ползком. Через час командиры подразделений докладывали по радио руководителю учения, что люди переодеты, обмороженных нет, а значит, и не будет. Каждый говорил спасибо за неожиданный подарок, и каждому комбат отвечал, что спасибо надо адресовать Карпухину и Горпенко с их подчиненными. Карпухин стоял рядом, ожидая, когда комбат подпишет накладные, и думал о своем шофере, оставшемся с машиной по другую сторону лога. Догадался ли развести костер или мерзнет в кабине? Чего доброго - еще уснет. Пора было возвращаться, а то в этой теплой палатке можно и растаять...

Рассказанный эпизод офицеры выслушали довольно равнодушно. Ничего особенного, на учениях всякое бывает. Но Илья Григорьевич вдруг оживился:

– Вы мне один случай напомнили. Осенью сорок второго под Сталинградом было. Вот так же в ночь - неожиданный снег и мороз. Видно, где-то близко резервы наши были, фашисты занервничали обстреливают непрерывно, и, похоже, готовят разведку боем. Мы вылезли из блиндажей, а сидеть часами в ледяном окопе одетым в легкую телогрейку да обутым в ботинки, скажу вам, не сладко. У меня руки примерзли к автомату, диска заменить не могу. И вдруг под утро сваливаются в траншею солдаты с мешками, а в них - маскхалаты, валенки, полушубки да еще подарки из тыла - шерстяные перчатки. Как праздник помню это... Фашисты и правда скоро полезли в контратаку - ну и задали мы им по-сталинградски!.. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. Как наш командир

Неуютным показалось в то утро Алексею Ермилову учебное поле. Дул сквозной северный ветер, набегали низкие, неопрятные тучи, ночью прошел дождь, и веяло холодом от сырых сумрачных траншей, от угрюмо стоящего поодаль танка с тяжело нависающим орудийным стволом. Казалось, и не пахло близостью лета, скорее, пахло осенью, и Ермилов знал, что неприятный холод таили не только ветер и сырая земля - в нем самом сквозил холод тревоги от близости танковой брони, с которой он сегодня первым вступит в единоборство. Еще не отданы последние распоряжения, не установлена очередность обкатки, но Алексей знал, что первый - он. И хотя предстояло знакомое дело, было тревожно, словно начинал что-то такое, что касалось всей нынешней жизни младшего сержанта Алексея Ермилова.

За три месяца, пока он командовал отделением, как-то так вышло, что забылся, словно исчез из взвода, отличный солдат Ермилов и появился малоприметный отделенный командир, которого если и терпят, то лишь потому, что еще помнят, каким отличным бойцом был его однофамилец.

В последние дни, чувствуя нарастающее беспокойство и раздражение, которые скрывать было все труднее, он стал думать, отчего у младшего сержанта Ермилова все выходит хуже, чем у других сержантов, отчего солдаты в отделении скучны, вялы и равнодушны при выполнении его распоряжений. Ведь и он не хуже других сержантов умел и замечание сделать, а то и наказать суетливых Сухорукова и Макухина, которые за все берутся безоговорочно, но все делают из рук вон плохо. И командир взвода не обделяет вниманием отделение Алексея Ермилова, а все же оно последнее во взводе...