Сиреневые ивы

На этом, собственно, завершалось начальное упражнение для молодых солдат, но Алексей попросил разрешения у командира показать и другие, более сложные приемы борьбы с танком. Офицер разрешил, экипаж был предупрежден, и борьба продолжалась.

С закинутым за спину гранатометом Ермилов ходом сообщения устремился на фланг оборонительной позиции, где должен был снова появиться танк.

Машина описала на поле широкий круг, и, когда двинулась обратно наискось к траншее по глубокой колее, Алексей уже лежал в ней, втиснувшись в сыроватую землю, неподвижный, почти неразличимый на серой земле. Танк шел стремительно, непрерывно извергая пулеметный огонь, словно водитель не видел (а может, в самом деле не видел), что в колее лежит человек. Алексей неотрывно следил за набегающей гусеницей. Ребристые гребни отполированных траков сверкали, от них рябило в глазах, но он не отводил взгляда, пока блеск металла не стал нестерпимым.

Пора...

Теперь он был в мертвом пространстве танковых пулеметов и, смело привстав, выбросился из колеи, кинул, вернее, подсунул гранату под бешено льющуюся гусеницу, стремительно покатился в сторону, спасаясь от крошева стали, которое должно было брызнуть от раздавленной гранаты и разбитых траков...

Возвращался танк другим путем, и Алексей, уже из окопа, встретил его выстрелом из гранатомета. Он видел, как инертный снаряд срикошетил от лобовой брони и, крутясь в воздухе, улетел в тыл учебного поля.

Мокрые волосы лезли из-под каски, когда бежал к полуразрушенной кирпичной стене, мимо которой теперь следовало пройти машине. Потяжелели противогаз, гранатомет и подсумки, но Алексей не хотел показать слабости и бежал легко, словно бегал всего несколько минут, и поэтому изрядно опередил танкистов. Затаясь в проломе кирпичной стены на высоте первого этажа, успел перевести дух. Танк приближался. Он стремился, как это бывает в бою, использовать разрушенную стену как укрытие, и стена дрожала, кренилась, готовая, кажется, рухнуть, но Алексей знал: так лишь кажется.

Под ногами прошел орудийный ствол, проплыла покатая, похожая на шляпку огромного гриба литая башня, и Алексей решительно спрыгнул на широкую крышку моторно-трансмиссионного отделения машины. Снизу сквозь открытое жалюзи дохнуло горячим ветром. Алексей рванулся к триплексам водителя, с размаху залепил бронестекла куском приготовленной сырой глины, затем бросился к командирским приборам.

Танк стал, и Алексей поднял автомат, готовясь принимать пленных.

Потом, когда возвратился в строй взвода, он не сразу понял, что произошло. И вдруг увидел глаза солдат своего отделения. Он никогда не видел их такими внимательными.

Пока Алексей докладывал офицеру о выполнении задачи, подошел командир танка.

– Ну, парни, - усмехнулся танкист, - не дай нам бог встретиться в бою с отделением, где найдется хоть пара таких, как этот ваш Ермилов.

– Подумаешь, пара!
– услышал Алексей отчаянно веселый голос Сухорукова.
– Да мы все, как наш командир! Даже Макухин наш покажет, что такое нынешняя пехота! А я так первым после командира покажу. Разрешите, товарищ старший лейтенант?

Алексей отер лицо, вопросительно глянул на офицера. Тот усмехнулся;

– Как командир, вам еще рано. Начнем с азов. Ну а сражаться с танками на равных Ермилов вас научит попозже.
– И, перехватив благодарный взгляд младшего сержанта, с улыбкой добавил: - Непременно научит. Владимир Возовиков, Владимир Крохмалюк. У каждого свое небо

В Москве, в лаборатории исследований и разработки искусственного сердца, высокий незнакомец спросил:

– Вы, вероятно, ко мне?

– Нет, к Юрию Валентиновичу Козловскому.

Он засмеялся:

– Значит, не туда попали. У нас только один Козловский Юрий Валентинович - это я.

Стало неловко. Наше воображение склонно заранее создавать внешний облик человека по словам и делам его, которые дошли до нас, и чаще всего оно ошибается. Нам, во всяком случае, представлялось, что человек, пробившийся сквозь многочисленные заслоны смерти, в тридцать лет перенесший неимоверные физические и душевные испытания, должен выглядеть суровее, по крайней мере, старше, и уж, конечно, мы были уверены, что ходит Козловский, опираясь на палку. А он стоял свободно и прямо, стройный, красивый, приветливо улыбающийся и совсем молодой в свои неполные сорок. Лишь когда пошел впереди, стало заметно, что он прихрамывает.

О военном летчике Юрии Козловском писали "Красная звезда" и "Комсомольская правда" еще осенью семьдесят шестого года. Но и сегодня молодых читателей продолжает привлекать подвиг летчика, их интересует дальнейшая судьба его. Коротко напоминая историю, приключившуюся с Юрием Козловским, попытаемся заглянуть в источник необыкновенной духовной силы человека, нашего, советского человека, который в критические минуты жизни вдруг раскрывает свой необъятный характер.

Капитан Козловский катапультировался с аварийной машины над забайкальской тайгой в морозный мартовский день. В момент приземления купол парашюта, зацепившись за деревья, погас, и при ударе о каменистый склон сопки летчик сломал обе ноги. Оказалась разбитой и радиостанция аварийной сигнализации, на голос которой мог быстро прийти спасательный вертолет...

Старая поговорка о том, что беда в одиночку не ходит, скорее всего, обращена к мужеству и стойкости человека. Если тебя постигло несчастье, призови все силы души, готовься к суровой борьбе, ибо последствия начальной беды чаще всего хуже нее самой и цепь их может оказаться долгой. Человек, не способный мобилизовать собственную волю, а тем более нравственный трус, подобно страусу прячущий голову в песок от опасности в надежде, что она скоро рассеется, в таких случаях обречен. Но тут лицом к лицу с грозной бедой оказался летчик-истребитель, офицер, привыкший действовать, не теряя головы, в сложнейшей обстановке молниеносных воздушных боев, при огромных физических и моральных перегрузках. Еще потрясенный случившимся и оглушающей болью, он при первом звуке спасательного вертолета быстро зажег сигнальную дымшашку, но порыв ветра прижал дым к земле. Затем дым всосался в кроны, они поглотили его, и винтокрылый спасатель прошел стороной. Так изначальная беда потянула за собой зловещую цепь последствий...

Мгновенно оценивать всякую ситуацию - профессиональное свойство военного человека, летчика - в особенности. Козловский своими глазами видел безбрежие горной тайги, знал, как нелегко будет заметить его с вертолета на бесснежных каменных склонах, заросших деревьями. Еще сложнее окажется задача наземных поисковых групп - ведь он, беспомощный, не в силах даже разжечь большой костер, дым которого облегчил бы задачу людей, искавших его. Ждать? Но сколько продлится ожидание? И сколько может выдержать на тридцатиградусном морозе неподвижный, истекающий кровью человек? Он этого не знал. Он знал другое: жить - действовать. И в то время пока размышлял, руки его бинтовали открытые переломы ног.

Юрий Козловский решил сам идти навстречу людям - в сторону шоссе, которое видел с неба. Идти... В сущности, для того, чтобы двигаться, у него оставались только руки...

Сейчас, в просторном кабинете лаборатории, Юрий Валентинович рассказывает о своей нынешней работе, но, слушая его, невольно думаешь о тех первых минутах на обледенелом склоне таежной сопки, когда он, отдав себе приказ, как в смертельном бою, сделал первое движение вперед - вверх на гребень сопки...

Юрий увлекся, объясняя принцип устройства, помещенного на стенде; это один из вариантов искусственного сердца, разработанный в их лаборатории. Дело поистине современное, сложное, тонкое и, не преувеличивая скажем, святое. Да, есть и результаты - теленок с их искусственным сердцем прожил семь суток. Но ведь лаборатория очень молода, работа, по существу, только начата... Летая в небе, он защищал жизнь на земле, ради жизни в тот мартовский день он решился на подвиг, и теперь снова работает для жизни - все закономерно, все правильно.