Сирены

– Кто это играет?

– Она, – ответил тот и указал пальцем перед собой. Взглянув в том направлении, куда он указывал. Дайна увидела цветную фотографию в серебряной рамке с мексиканским орнаментом. Со снимка на нее глядело лицо девушки, уже становящейся женщиной. Темные глаза ее смотрели твердо и прямо; большой рот, казалось, чуть заметно улыбается. Приглядевшись ко рту девушки, Дайна убедилась, что он точь-в-точь такой же, как у Бонстила. Темные волосы, гладко зачесанные назад, придерживались парой бриллиантовых заколок. Высокие скулы и необычной формы, с едва заметной горбинкой, нос спасали ее лицо от унылого и холодного совершенства черт, от чего оно производило впечатление еще более милое.

– Когда-то данным давно играл я сам, – сказал Бонстил, подойдя к Дайне. Он, не отрываясь смотрел на фотографию, которую она держала в руке. – Я играл довольно неплохо, когда был ребенком, но перестал заниматься слишком рано. В тот момент я вступил в бунтарский возраст. Теперь, когда уже слишком поздно, мне жаль, что я поступил так. Я по-прежнему могу читать ноты с листа, но мои пальцы поставлены иначе и этого не исправишь. – Сказав это, он ласково провел рукой по глянцевому боку рояля.

– Мы купили его для Сары, – продолжал он, – и я рано начал заниматься с ней. – Он пожал плечами. – Не знаю, почему. Может быть, я хотел, чтобы у нее был шанс, от которого столь легкомысленно отказался сам.

– Сара сейчас живет здесь?

– О, нет... – Улыбнувшись, он бережно водрузил фотографию на прежнее место. – Она в Париже. Учится в консерватории. Для своих семнадцати она играет, впрочем... – Оставив Дайну в одиночестве, он перешел на другой конец комнаты и вставил кассету в деку. – Время от времени она присылает нам записи своей игры. – Он нажал кнопку, и почти мгновенно из динамиков полилась музыка. Это был Моцарт, и его волшебная мелодия засыпала комнату серебристой пылью.

Дайна внимательно следила за выражением на лице Бонстила, одновременно слушая превосходное исполнение: помимо блестящей техники, Сара обладала еще одним достоинством, как музыкант – она играла с подлинной страстью. Мягкая улыбка, застывшая на губах лейтенанта, была отражением выражения лица дочери на фотографии. Дайна подумала о Генри и Джейн Фонда, принадлежащим к разным полам и поколениям, и тем не менее в определенные моменты похожих друг на друга, как две капли воды.

Однако в улыбке Бонстила, казалось, проглядывала боль, затаившаяся внутри. Через некоторое время Дайна была не в силах выдерживать болезненную напряженность этой улыбки и отвернулась в сторону, не дожидаясь окончания музыки.

Его слова вдруг опять всплыли в ее сознании. «Как я ненавижу это место!» Разумеется, иначе и быть не могло. Здесь все ему было чужим, за исключением фотографии Сары и, возможно, рояля, на котором она стояла. Атмосфера в доме была холодной, почти мрачной, как в больничной палате. Если интерьер его отражал особенности душевного склада хозяйки, как это обычно бывает. То Дайна недоумевала, что вообще мог Бонстил найти в своей жене. Что-то непостижимое, – сказал он. Не было ли это непостижимое той самой тайной женской плоти и ума, которая рождает любовь в сердцах всех мужчин?

В гостиной наступила тишина.

– Она играет чудесно, Бобби. – Вдруг она увидела, что Бонстил плачет, и его боль обожгла Дайну. Она подошла к нему и положила руку ему на плечо. – Мне жаль, – прошептала она. – Мне жаль. – Она несколько раз повторила эти слова – бессмысленный набор звуков, помогающих облегчить тяжесть, лежащую на сердце.

– Глупо, – отозвался он, отстраняясь от нее. – Просто глупо. Мне не следовало ставить эту кассету.

– Напротив, я рада, что ты включил ее. Такое исполнение предназначено для слушателей.

– Карин не понимает этого, – он говорил так тихо, что Дайне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его слова. – Она считает, что Саре надо кататься на лыжах или коньках. Заниматься чем-нибудь, что укрепило бы ее.

– Всякое учение укрепляет мозги человека, – возразила Дайна.

Бонстил пристально посмотрел на нее и несколько раз моргнул. У Дайны вновь возникло ощущение, будто он видит ее впервые в жизни.

– Вы знаете, вы совсем не такая, какой я вас представлял.

– Я не слишком испорчена? – она улыбнулась. Он рассмеялся.

– Нет, совсем нет, – внезапно он отвернулся, точно вспомнив нечто важное. – Я должен объяснить причину – иную причину – по которой женился на Карин.

Он подошел к строгому и аккуратному письменному столу, стоявшему в дальнем углу гостиной в тени какого-то высокого растения. Еще до того, как он протянул Дайне то, что достал из ящика стола, она уже знала, что это такое.

Пока она читала, он тихо вышел на кухню и приготовил превосходный салат из рыбы, тропических овощей и лука с помидорами. Затем он пригласил Дайну к столу и, поставив тарелку только перед ней, открыл бутылку белого вина. Они выпили вместе.

– Рукопись очень хороша, Бобби, – сказала она. – В ней есть злость и энергия. Она очень похожа на игру Сары на пианино. – Последнее обстоятельство особенно поразило Дайну. – В ней есть страсть.

– И Карин была моим счастливым билетом, – сказал он. – Я любил ее, а у нее было много денег. Как чудесно, думал я, мне удастся посвящать перу столько времени, сколько понадобится. Но писательский труд не укладывается в рамки обычного рабочего дня: с девяти до пяти. – Он подлил еще вина им обоим. – Человек, который сам никогда не пробовал писать, не в состоянии понять это, и Карин, не разбирающаяся ни в чем, кроме своего бизнеса, не являлась исключением. Она постоянно требовала ответа, почему я не могу работать в те же часы, что и она. А эти уик-энды! Они должны были быть всегда свободны и посвящены выполнению ее светских обязанностей.

– Другими словами, вы попади в золоченую клетку. – Дайна отодвинула тарелку от себя. – Но как получилось, что вы стали полицейским?

Он пожал плечами.

– В моей семье сильны военные традиции. Так что мой выбор был вполне естественный. – Что-то изменилось в его взгляде. – Ну, а вскоре я обнаружил, что получаю удовольствие от этой работы.

– От расследования убийств?

– От восстановления справедливости и правосудия. – Он с размаху хлопнул ладонью по столу. Законы должны соблюдаться. Тех, кто нарушает их, должна настичь кара. Негодяи бродят по этому городу – так же как и по любому другому – и совершают преступления, словно чувствуют свою безнаказанность. Им чуждо всякое уважение к человеческой жизни. Их жестокость не знает границ, и безразличие, с которым они взирают на собственные деяния, худшее из зол.

Дайна была поражена: вечно сонный голос Бонстила изменил тембр и звучал гораздо громче, точно лейтенант читал гневную проповедь с кафедры.

Наступила пауза. Бонстил не смотрел на Дайну, стыдясь того, что позволил своим чувствам вырваться наружу. Наконец он, откашлявшись, произнес:

– Мы нашли целый склад наркотиков в доме Криса: кокаин, героин низкой очистки. – Он заметил выражение, появившееся в глазах у Дайны. – Что касается меня, то я плевать хотел на это. От рок-музыкантов приходится ожидать чего-то подобного. Некоторые из них, – он пожал плечами, – живут исключительно на этой дряни. – Он допил вино из бокала. – Вы бы удивились, узнав, как много может выдержать человеческое тело, прежде чем разрушиться окончательно.

– Это не похоже на Мэгги, – промолвила Дайна. – Конечно, она время от времени баловалась кокаином. – Эта маленькая ложь не могла никому повредить теперь, – Но героин... – Она покачала головой. – Я бы знала об этом.

Бонстил задумчиво постучал вилкой по бокалу, отозвавшемся хрустальным звоном.

– Вы говорите, она не употребляла героин.

– Да, – она заметила особый блеск в его глазах. – О чем вы думаете?

– О заключении медицинской экспертизы. – Он внимательно посмотрел на Дайну. – Мэгги умирала тяжело. Для начала ее накачали героином.