Сияние Каракума (сборник)

— Куда едешь? — заинтересованно осведомился сержант Мамедов, отрываясь от важного занятия — он надраивал зубным порошком до зеркального блеска пряжку своего офицерского ремня.

— Сеялки-веялки едем собирать по приказу комбата.

— С кем едешь?

— Всё с тем же Гансом. А потом его повару сдам — будет для вас немецкие котлеты жарить.

— Пусть он сам их жрёт, котлеты свои! — презрительно сказал Ромашкин. — Я их в рот не…

— Помолчи, пожалуйста, Ромашкин, — попросил Мамедов. — Слушай, Карабеков, не прихватил бы ты по пути повара к нам? Застрял, понимаешь, где-то со своей кашей.

— Своё брюхо набил — зачем ему о других заботиться, — ввязался в разговор маленький Холодов, кончив чистить автомат и любовно оглаживая его промасленной тряпочкой.

— Зачирикала пташка! — не упустил случая съязвить Ромашкин. — На твой животик — один раз в неделю питаться вполне достаточно. Помалкивал бы.

— Почему ты должен говорить, а я — помалкивать? — не сдавался Холодов.

— Потому что ты ещё не солдат.

— Кто же я по-твоему? Объясни.

— Объясню, — охотно согласился Ромашкин. — Ты пока ещё солдатенок. Ты должен скромно сидеть в сторонке, вытирать смазку со снарядов и не чирикать, пока тебя старшие не попросят. А если считаешь себя солдатом, то докажи.

— Чего доказывать-то?

— Того самого. Слыхал, что сегодня ночью дивизионная разведка с пустыми руками вернулась? Вот ты и помоги ребятам — сходи к фрицам, притащи языка. Им — хлеб, тебе — орден Александра Невского на грудь… хоть ты малость и не дорос до него по чинам.

— Я могу не только «языка», могу целую голову притащить! — самолюбиво похвастался Холодов.

— Голову не дотащишь, силёнок не хватит, — ехидно усомнился Ромашкин под смех товарищей. — Ты снаряд к пушке подносишь — и то тебя шатает из стороны в сторону. У меня аж поджилки трясутся на тебя глядя: ткнётся, думаю, мой Холодов в землю со снарядом в обнимку, жахнет снаряд — и нет нашего Холодова. А за-одно и героический наводчик Ромашкин пострадать может.

— Брось, Ромашкин, — заступился за солдата Карабеков.

— Болтун он! — сказал Холодов. — Сам, небось, побоится к немцам пойти!

— С тобой, что ли? — спросил Ромашкин.

— Хотя бы со мной!

— С тобой не пойду, побоюсь.

— Так бы и признавался сразу.

— Я и не скрываю, признаюсь: с трусом на дело идти — сразу в поминанье себя записывай.

— Я трус?! — побагровел Холодов и вскочил на ноги. — А ну, давай… я сейчас…

— А-атставить трёп! — певуче, как всегда, скомандовал сержант Мамедов. — Собирайся, Холодов, поедешь с Карабековым за поваром.

— Не могу, земляк, — сожалеюще сказал Карабеков. — Задание комбата. Побыстрее велел управиться.

— Что-то не заметно, чтобы ты очень торопился выполнять приказание… Холодов, пойдёшь сам! — приказал он строго.

— Есть! — бодро ответил Холодов, перетягивая ремнём шинель. — Я мигом.

Однако идти ему не пришлось, так как в дверь уже протискивался повар, и солдаты дружно загремели котелками. Повар был мокрый и сердитый: ночью его заставили подменять часового и он не выспался, боец, выделенный в наряд по кухне, проспал, сырые дрова горели плохо. И ещё был добрый десяток причин для плохого настроения. Поэтому он неприветливо сказал:

— Быстрее шевелитесь! Мне не только вас кормить надо, другие тоже дожидаются. Попрятались к чёрту на кулички — и ищи их тут по азимуту!

— Ты у нас боевой повар, — подольстил ему Ромашкин. — Прямо сказать, геройский повар.

Но тот не унимался:

— Сидите тут в тепле, как фон-бароны, а я меси за вас грязь!

— Не ворчи, сынок, — сказал дядя Матвей, — не порть людям аппетита. Ты делаешь своё нужное дело, они — своё. Зачем с больной головы на здоровую валить?

Повар, сердито сопя, стал накладывать в котелки кашу.

— Мне на двоих давай, — предупредил Карабеков.

— За какие это боевые заслуги тебе двойную порцию? — поддел Ромашкин.

— Ганса мне кормить надо.

— Не сдохнет и натощак! Они наших пленных не больно откармливают.

— То — они, а то — мы.

— Добренький ты, Карабек, до твоей Туркмении фашисты не добрались, а то бы ты иначе на эту сволочь смотрел.

— Не смотрел бы я по-другому, — ответил Карабеков. — Чего на пленных-то отыгрываться?

— Не пленный он, а фашист. Их вообще в плен брать не надо, это Холодов по своей малолетней глупости перестарался.

— Панкелле, — сказал по-туркменски Карабеков, — дурной ты, Ромашкин. Большой вырос, как верблюд, а дурной.

Повар наполнил ему котелок доверху и он ушёл.

Бойцы ещё не кончили завтракать, как позвонили с КП. Мамедов взял трубку.

— Закругляйтесь, — приказал он бойцам. — Комбат к нам с каким-то проверяющим идёт. Давайте тут порядочек наведите. Заправиться всем, сапоги почистить, весь шурум-бурум подобрать!

— Подмести бы малость, — вздохнул дядя Матвей. — Сейчас я веничек постараюсь достать — начальство, оно всегда чистоту любит.

— У кого пуш-сало? — спросил Ромашкин. — Кирза-чи смазать надо, чтоб вид парадный был.

— Товарищ сержант, я подменю часового, пусть он ест, пока каша не остыла? — предложил Холодов.

— Давай, — сказал Мамедов, — Около пушки тоже чтоб порядок был.

* * *

Капитан Комеков и старший лейтенант Панов шли по одной из тропок, пересекавших недавнее поле боя. Держа дистанцию на полшага от комбата, сбоку старательно пыхтел ординарец Мирошниченко.

— По тропке иди, — посоветовал ему Панов. — Чего зря глину месить? На сапогах по полпуда налипло.

Мирошниченко шмыгнул носом, но совет не принял.

Комеков улыбнулся краем губ — забавный он парень, этот Мирошниченко. Но мысль от ординарца тут же свернула в прежнее русло. Капитан намеревался сам сначала обойти расчёты и посмотреть, всё ли в порядке, однако газетчик увязался следом, и сейчас Комеков соображал, управились ли солдаты на огневых позициях. Он, в общем, парадность не любил и не следовал примеру тех командиров, которые внешней показухой стараются прикрыть свои грешки. Порядок должен быть порядком, независимо от того, проверяет тебя начальство или нет. Поэтому он не слишком опасался придирчивого глаза газетчика.

Позиции для расчётов вчера выбирали очень тщательно, сообразуясь с рельефом местности и возможными направлениями контрнаступления немцев.

— Долго стоять здесь предполагаете? — прервал его размышления Панов и, приотстав, по-мальчишески прокатился на подошвах по скользкой тропке.

Комеков пожал плечами: кто знает, сколько времени простоит батарея в обороне. Не мешало бы, конечно, передохнуть, измотались бойцы за последние дни. Если исходить из того, что говорилось на совещании в штабе, из настроения командира полка, то можно рассчитывать на несколько дней, может быть, на неделю. В то же время комбат не верил в долгое затишье. Интуиция, опирающаяся на многие месяцы боёв, военный опыт, а возможно, просто подсознательное стремление быстрее бить врага, не давая ему ни минуты покоя, рождали чувство настороженного ожидания. Он не стал делиться своими сомнениями с Пановым и сказал лишь, что приказано рыть окопы полного профиля. А про себя подумал: надо ещё разок заглянуть к майору Левину — командиру пехотного батальона, которому придана батарея. Вчера Левин помалкивал, но по всему чувствовалось, что и он не слишком расположен верить тишине.