Сияние Каракума (сборник)

Срезая путь через край леска, комбат и газетчик вышли на большак. Там урчали моторами два «студебеккера». Один уже тащил в сторону МТС вереницу веялок и сеялок, возле второго копошились двое солдат. «Кто же это такой долговязый у меня?» — подумал Комеков, всматриваясь сквозь мутную изморось.

— Это ваши? — спросил Панов.

— Должны быть мои, — ответил капитан, продолжая перебирать в памяти личный состав батареи.

— Что они собираются делать с этим хозяйством? Для окопов, что ли? Или просто для топки?

Комеков покосился через плечо на ординарца.

— Нет, не для топки. Жалко, что добро в поле валяется, приказал свезти всю сельхозтехнику во двор МТС.

— Что?.. Да ведь ты молодец, комбат, честное слово? — воскликнул Панов. — Это ведь гвоздь номера, понимаешь? Советский воин думает о мирном труде. Просто великолепно! Сколько тебе лет, капитан?

— Все — мои. Мирошниченко! Бегом узнай, кто такие возле машины!

— Не надо, — остановил ординарца Панов, — мы сами туда пройдём, я с солдатами побеседую.

Двое пытались прицепить к «Студебеккеру» молотилку. Увидев приближающихся офицеров, тот, который был пониже, пошёл навстречу, второй поспешно юркнул за машину.

— Товарищ капитан, рядовой Карабеков занят, по вашему приказанию, сбором имущества МТС!

— А кто это там с тобой? Чего он прячется?

— Это, товарищ капитан… это… как его…

— Ясно! — ответил комбат и так глянул на шофёра, что тот сразу сник и пожалел, что сам не спрятался вместе со своим помощником.

Панов между тем уже извлёк из полевой сумки блокнот и карандаш.

— Кто со второй машиной? — попытался отвлечь его внимание Комеков. — Пойдёмте туда.

— Погоди, комбат, — отказался Панов и обратился к Карабекову:

— Ваша фамилия? Кар… Как дальше? Ка-ра-бе-ков. Имя? Бай-рам… Откуда родом? Из Туркмении? Как и ваш комбат? Очень хорошо! На гражданке кем были? Трактористом? Совсем отлично, лучше не придумаешь… Товарища вашего как зовут?

Карабеков отвечал, стараясь не встречаться глазами с капитаном. Последний вопрос поставил его в тупик.

— Не товарищ это… — пробормотал он и замолчал, не зная, что говорить дальше.

— Не товарищ? Штрафник, что ли? — высказал догадку Панов.

— Немец это! — пришёл на помощь незадачливому земляку капитан.

— Откуда он у вас? — удивился Панов и даже писать перестал.

— Пленный. Во вчерашнем бою в плен попал.

— Та-ак… Значит, вы и пленных привлекаете к работе? Оч-чень интересно, — Панов задумался, морща лоб и вертя в пальцах карандаш, в упор посмотрел на Комекова. — Послушай, комбат, тебе не кажется, что мы рановато начинаем гуманность проявлять?

— Не кажется! — сердито отрезал Комеков. — Гуманность никогда не бывает преждевременной.

— Ой ли?

— А твоё мнение?

Панов подумал ещё немного и кивнул:

— Пожалуй, ты прав. «Хорста Весселя» своего они орут громче прежнего, но по существу песенка их уже спета.

— Не рановато ли, старший лейтенант, победу празднуешь? — тоном Панова, поддразнивая его, сказал Комеков. — Немцы ещё не собираются лапки кверху поднимать. У них, говорят, новое «секретное» оружие появилось — фаустпатрон называется.

Панов засмеялся, махнул рукой.

— Чудишь, капитан? Москва, Сталинград, Курск… Нет, после этого им уже не подняться. «Фаустпатрон!..» Да ты знаешь, какую технику фашистов щёлкали, как орехи, под Курском твои боги войны?! Ты на Орловско-Курском не был?

— Не довелось.

— Ну, доложу я тебе, такое там творилось, что никакая фантазия не осилит! Прямо как по Герберту Уэллсу — битва с марсианами! Немцы ведь с заводских конвейеров гнали туда и «тигры» свои, и «пантеры», и самоходки «фердинанд» — непобедимое чудо-оружие. А мы уже под Сталинградом писали во фронтовых корреспонденциях: «Тигры» горят!». А под Курском их в день по четыреста, по шестьсот штук щёлкали, — вот оно как обернулось.

— Ты что, и там и там успел побывать? — с невольной завистью спросил Комеков. — Силён ты, корреспондент!

— Наше дело такое, — беззаботно отмахнулся Панов, — как в песне поётся: «Там, где мы бывали, нам танков не давали, но мы не терялись никогда, на «пикапе» драном и с одним наганом первыми входили в города».

— Разогни! — Комеков показал согнутый указательный палец. — Тебя послушать, так подумаешь, что одни газетчики победу обеспечивают.

— Ладно, — засмеялся Панов. — Симонов перегнул малость, я — повторил, а в общем роль прессы принижать не следует. Я ведь могу тебя читателям и боевым героем подать и этаким христосиком-миротворцем. Так что не спорь со мной.

— Я не спорю, я за справедливость, — сказал Комеков, прислушиваясь: скрытый низкой облачностью, пророкотал невдалеке немецкий самолёт-разведчик. — Слушай, Панов, говорят, у немцев новые самолёты появились?

— Видел, — корреспондент сунул блокнот в полевую сумку. — Под Курском были новые и «фоккеры» и «хеншели». Да только им против наших «ИЛов» и «ЯКов» не выдюжить — кишка тонка. Нынче у нас полное преимущество в воздухе, не сорок первый. Ну, потопали дальше, комбат? Что показывать будешь?

— Что-нибудь отменно-боевое, чтобы в самом деле в «христосики» не попасть, — дрогнул в усмешке губами Комеков. — У нас старики говорят: «Скажи про белую овцу пять раз чёрная — она и почернеет». А ваш брат, газетчик, народ въедливый.

— Не обижайся, капитан, — сказал Панов. — Глупо я, конечно, пошутил, а пленного своего ты всё же отправь в штаб — может, вытянут из него что-нибудь полезное. Да и вообще не стоит слишком оригинальничать — неровен час врежет тебе какой-нибудь штабной службист, невзирая на твои ордена и заслуги.

— Врез-али уже, — чистосердечно сознался Комеков, — не привыкать… Отправлю, понятно, на кой он мне, фриц этот. Механиком, правда, дельным показал себя, а у меня недавно хорошего механика убило…

Он вспомнил о русановцах, потемнел лицом, поискал глазами Карабекова, который стоял поодаль, не решаясь без приказания капитана возвращаться к машине и не осмеливаясь спросить разрешения.

— Миротворец, говоришь, Панов? Я бы их, гадов, всех в землю втолок и плюнул сверху — такой расчёт у меня загубили вчера!