Сижу на нарах...
Шрифт:
Осенний сексуальный ветер.
Я вновь покинул чистых комнат
геометрическую скуку.
Мне эта ветреность знакома.
Ее постиг я, как науку.
Любовь, разлука… Их немало
у жизни – одоленцев шалых.
А в чистом поле Русь дремала
на белоснежных покрывалах.
1966
«Зеленые лица сосудов…»
Зеленые лица сосудов,
одетых с утра в пиджаки,
не чуют ни чуда, ни зуда,
когда им читаешь стихи.
…Писать для
и ждать, притаившись, как плут,
когда – об коньячный затылок
тебя самого разнесут!
1973, Секешфехервар
В подвальчике
В. Бахтину
Это плачет дождь, и только, –
по тебе или по мне.
Металлические столики
в нечаянном вине.
Это розовый комарик
набухает на виске.
Это бегает сударик
с полотенцем на руке.
На лице твоем порода
чуть наметила скулу…
Это плачет непогода,
слезы льются по стеклу.
Нас никто не замечает,
кроме Бога… Ты не плачь.
А головушкой качает
дядя Коля. Он – стукач.
1961–1991
Домино
Там играют в домино
резво, дымно, бесполезно.
Тетка сплюнула в окно,
так как все в нее не влезло.
Потому что студень был
так хорош и уникален,
что в подъезде пес завыл,
весь окурками завален.
Кастаньеты домино –
пульс безбожного столетья!
Тетка выпала в окно.
Постарели за ночь дети.
Дети. Дяди. Домино.
И, как бел-туман, вино…
1963
Праздник
Мертвых елок на помойке
рассыпаются тела.
Стихли знойные попойки,
снедь слиняла со стола.
Баба хмурая, как буря,
что прошла над городком,
на крыльце стоит и курит,
посыпая матерком.
Нищих нет. У павильона,
запихав бутыль в штаны,
на снегу уснул гулёна
в ожидании весны.
Воробей над ним поплакал,
капнув белым на треух.
Подошла, зевнув, собака,
проворчала: «Вот лопух…»
Участковый дядя Коля
прочитал пивцу мораль:
«Замерзай, но выйди в поле
за черту! Задвинься вдаль!
Не тревожь народ, скотина,
под святое Рождество!»
…Новогодние картинки.
Праздник. Только и всего.
1969
«Ведро вина, бок 'o бок кружки…»
Ведро вина, бок 'o бок кружки.
Дружки гуляют и подружки.
В углу кого-то вяло режут.
Окольцевал иных – картёж.
Сверкают зубы. Блещет нож.
И все загадочней и реже
смеется наша молодежь.
1962
«Ночью в пьяный Институт…»
Ночью в пьяный Институт
хваты –
дурочку ведут.Прислонились с двух боков
двое старых мудаков.
И ведут в огромный мир,
как в общественный сортир.
Шепчет девочка слова:
«Мама, мама, ты права…
Мама, мама, я пропала! –
Меня любит, кто попало».
Вдруг навстречу из-за тына
появляется детина.
Двух вонючих чудаков –
лоб об лоб – и был таков.
Взял девчонку на буксир
и ведет в загробный мир:
он ведет ее туда,
куда не ходят поезда,
где течет назад вода,
где растут в себя цветы,
куда не вхожи я и ты.
1991
«Хожу по престижным квартирам…»
«Кому повем…»
Хожу по престижным квартирам,
вино вымогаю – не хлеб.
Приветствую вас, командиры,
владыки алкашных судеб!
Меня ли к столу зазывают, –
дымится оранжевый борщ…
О, праздничный хруст караваев,
свинины вершковая мощь.
Как вкусно. Как стыдно-обидно.
Но рюмку нальют, и – плевать!
И совесть – с отрыжкою сытной –
как девка, пошла танцевать.
Но кто… невесомость поднимет?
Незримость печали узрит?
Кто выхватит сердце – не имя, –
пока это сердце горит?
1961
Стихи, написанные в ресторане «Корюшка»
Г. В. Мельникову
Сидим, тяжелые, с тобой.
Тебе – шестьсот.
Мне – три по триста.
Я – от рождения тупой.
Ты – сын расстриги-коммуниста.
Учти, никто нас не поймет.
Тебя во сне обнимет скука.
Меня положит брат в комод
и до утра забудет, сука.
Нам станет плохо.
По весне –
о нас сболтнут: уплыли, вроде, –
по ватерлинию – в вине.
Причем, один из двух – в комоде.
1964
С получки
Пьяные бабы множат морщины.
Пьяные ползают черви-мужчины.
Пьяные руки не цепки, но липки.
Пьяные с губ облезают улыбки.
Пьяные ноги дубасят в настилы.
Пьяные зубы скрежещут, как пилы.
Все позабыто, сбыто, пропито.
Пили, как лошади из корыта.
Били копытами в землю и в небо!
Не было Пушкина! Не было, не было..
1958, Сахалин
«Русским словом – по морде…»
Русским словом – по морде,
по болванке лица!
По земле еще бродит
шепоток подлеца.
Ржавой бритвой – не рифмой,
утюгом-матюгом!
О, цензурные рифы,
мне ваш скрежет знаком.
В этот тошный, кромешный
век-поток, век-итог
кто мне скажет: «Сердешный,