Сижу на нарах...
Шрифт:
А век возносит к звездам нас,
голубоватый от прогресса!
1957
«Не хороший я, не плохой…»
Не хороший я, не плохой, –
просто был в этот вечер пьян…
Потерял меня пароход,
обронил меня в океан.
Окунулся я и смотрю:
спит зеленая тишина.
На полотнищах моих брюк
рыба светится, как луна.
В волосах сидит существо,
молча лапками шебаршит.
Из друзей моих – никого,
хоть бы жалостный
Ни ларька вокруг, ни столба,
дно заросшее – нет пути.
Значит, всплыть уже – не судьба?
Значит, пропадом пропади?
…Пусть воды вокруг – толщина,
лишь бы, Господи, тишина,
тишина вокруг и покой…
Изумительный я какой.
1957
«Я, конечно, счастливее вас…»
Я, конечно, счастливее вас.
Не верите? Но это так.
У меня бельмо поразило глаз,
но у меня – не рак.
Меня жена разлюбила, но –
не ее сестра.
Мои стихи, говорят, говно,
но так говорили вчера.
И, если я не красив с лица, –
милей меня кенгуру…
Итак, материя не имеет конца,
а я возьму и помру.
1960-е
«А есть еще такая версия…»
А есть еще такая версия, –
что лучше уж – ходить по лезвию
в обнимку с Нинкой и Егоркою –
пить беспробудно с ними горькую,
чем возлежать на самомнении
и ждать, – когда пропустят в гении…
А есть еще такая басенка, –
что не напрасно с Нинкой квасим мы,
что нам за это поведение
на небе будет – снисхождение,
а то и вовсе – премиальные…
Раз уж такие гениальные.
1969–1991
«Я двигаюсь, чужой и некрасивый…»
Я двигаюсь, чужой и некрасивый,
с ноздрей моих спадают слезы-капли.
Я таю на глазах, ночной и сивый,
но все еще дышу и мыслю как бы.
Среди брюнетов нет мне в мире места.
И девушки меня не любят вовсе,
хоть где-то среди них моя невеста,
которой от рожденья – семью восемь.
Я двигаюсь торжественно и хмуро,
исследую карманы куцей куртки…
Когда-нибудь придет ко мне культура
и выметет из комнаты окурки.
1965–1991
«Все жиже кровь моя. Все гуще…»
Все жиже кровь моя. Все гуще –
у жирнобедренных владык.
Мой флаг беспечности приспущен:
недорасцвел – уже поник.
Под небом фыркают машины,
как стая загнанных собак.
Ножные сплющились пружины
упругих мышц. Костяк обмяк.
В толпе зевак – жена и дети.
Они меня не узнают.
И выход только в пистолете,
но мне его не выдают.
Все жиже время. Явь жестока.
Надежды юности – мертвы.
…Глядит Всевидящее Око
равно
на всех – из синевы.1960–1991
«Стану я, как гриб морской…»
Стану я, как гриб морской, –
сморщенный и кисловатый.
Ты придешь ко мне с тоской
в пальтеце, подбитом ватой,
У тебя ли нелады
с грозным мужем – злым и южным.
Чистым спиртом без воды
мы его помянем дружно.
Тяжела ты, как земля,
не снести тебя, родная.
Глянь в окошко: вот – поля,
вот причесочка лесная…
Там – асфальт, а тут – уют:
канделябры, «Антидюринг».
А за стенкой – водку пьют,
пьют, как будто перед бурей!
1960
«У человека голова и руки…»
У человека голова и руки,
он производит формулы и звуки.
Он строит башни, протыкает небо.
А мне бы, граждане… приткнуться – где бы?
В пустом троллейбусе, как спичка в коробке, сквозь ночь, как белая монетка в кулаке, я пробираюсь в глубь своей мечты –
туда, где на диване зябнешь ты.
1969
«Я не советую бежать…»
Я не советую бежать,
хоть наш кораблик тонет.
Пусть нам с тобою рожь не жать,
останься, радость, в доме.
Пусть я порою, как метель,
шуршащая в кварталах,
играя роль, теряю цель, –
останься, хоть устала.
В ночное выгляни окно –
там, на скамье бульварной
я все смотрю свое кино,
глотая свет фонарный…
1969–1991
«Говорят, я деградировал…»
Говорят, я деградировал –
обомлел мой серый мозг…
Кто же вам сие радировал?
Что за сволочь? – вот вопрос.
Говорят, я спился начисто,
десять жен переменил.
…Не в цифири суть, а в качестве,
коли столько душ пленил!
Говорят… А я устал уже
(ухо тоже устает).
Десять жен давно уж замужем,
но тринадцатая – ждет!
Вот сидит она тихонечко,
гладит солнышко рукой…
Ничего еще не кончено,
даже – песня за рекой!
1970
«Ступа радио толчет…»
Ступа радио толчет
хилые идейки.
В ухо песенка течет –
холоднее змейки.
Тит пропел, Федот поет.
Взялся Карп за дело.
… Песня уху отдает
собственное тело.
Уху, озеру, холму
хмурому – под ноги…
А затем – в лесную тьму
прогоняет соки.
А потом и соловьем
вечер весь потела!
Мы сегодня водку пьем, –
грудь заиндевела.
Нам с тоской – не по пути,
пьем, как волчья стая!
Может, к вечеру в груди