Сизые зрачки зла
Шрифт:
– Наверное, вы правы. Спасибо за подарок, я восхищена вашей щедростью.
– Ты – храбрая девочка, дорогая, только тебе по силам такая ноша. Я рада, что мы с тобой договорились, – признала старая графиня. Она поднялась с кресла и предложила: – Уже поздно, помоги мне дойти до постели, да и сама ложись в голубой комнате, день выдался тяжелым.
Вера проводила старушку до спальни, помогла той лечь, а сама прошла в следующую по коридору комнату, носящую название голубой. Раздевшись, она легла и закрыла глаза, но недавний разговор слишком взволновал ее. Она пыталась представить огромное поместье, лежащее среди болот
«Зачем гадать? – мысленно попеняла она себе, – нужно поехать туда и во всем разобраться на месте».
А как же Джон?.. Неужели придется выбирать между ним и семейным долгом? А если и так, если придется принести свою любовь в жертву благополучию семьи?.. Сердце ужалила боль, и лицо Джона всплыло из-под черноты закрытых век. Как щемит сердце… Как же тяжело, когда тебя не любят!
Выбирать было не из чего, оставалось только принять жребий, брошенный судьбой. Вера всплакнула, и, как ни странно, ей стало легче, а потом незаметно пришел сон.
Утром следующего дня, когда старая графиня под руку с Верой только что спустилась к завтраку, в дом на Мойке приехала Софья Алексеевна с младшими дочерьми.
– Доброе утро, мои дорогие, – поздоровалась она, входя в столовую. – Я не дала девочкам позавтракать, слишком спешила, но надеюсь, что вы их покормите, а я поеду к Чернышеву.
Вера вгляделась в лицо матери, и ей показалось, что со вчерашнего дня графиня еще похудела, бледное лицо ее сделалось совсем прозрачным, а потухшие глаза с распухшими веками выдавали снедавшее отчаяние. Но Софья Алексеевна старательно улыбнулась и быстро вышла из комнаты. Ее дочери грустно переглянулись. Мать рвала им сердце, но что они могли сделать? Все были бессильны…
Графиня села в карету и приказала кучеру ехать на Малую Морскую в дом Чернышева. На самом деле она боялась, что дальний родственник откажется ей помогать. Она всю ночь взвешивала то, что узнала от командира кавалергардов, и то, что сказала Загряжская, и постепенно дело с арестом имущества ее семьи стало для Софьи Алексеевны проясняться. За полученным ею предписанием и прошением на имя государя о передаче титула и майората графа Захара стоял один человек – тот, к кому она сейчас направлялась.
«Он уже наложил лапу на наше состояние, потом предложит мне свое опекунство над моими дочерьми, а там захочет большего. Сам примется вершить судьбы девочек, выберет им женихов по своей воле, а к тому времени, когда решится участь моего сына, он свяжет нас по рукам и ногам» – горестно размышляла она.
Графиня почти убедила себя в правильности этих выводов, но все-таки сомнения у нее оставались, и ей очень хотелось обмануться в своих подозрениях. К тому же избежать встречи уже не представлялось возможным – свидание с сыном она могла получить только через Чернышева.
«Пора узнать правду», – решила она.
Пока экипаж катил по заснеженным улицам столицы, Софья Алексеевна почти физически ощущала, как утекает ее мужество, и когда лакей открыл ей дверь нового трехэтажного дома, облицованного гранитом двух оттенков – красноватого
и серого, ее обуял ужас.«Да я мать или нет?! Мой ребенок в тюрьме, а я чего-то боюсь… Стыдно!» – мысленно упрекнула она себя.
Графиня подобрала юбки и вошла в высокий вестибюль украшенный таким же гранитом, что и наружная облицовка: пол был красноватым, а колонны – серыми. Отметив про себя изысканную и явно дорогую отделку нового дома, Софья Алексеевна отдала лакею шубу и, представившись, заявила, что хотела бы видеть Александра Ивановича.
– Сейчас доложу, – пообещал лакей.
Графиня специально приехала так рано, чтобы заведомо застать Чернышева дома, теперь тот не смог бы уехать, не приняв ее или не отказав. Ждать ей пришлось долго, но вот на лестнице раздались шаги, и она увидела Александра Ивановича. Они не встречались лет двадцать, последний раз «кузен» приезжал в московский дом Чернышевых накануне своего отъезда в Париж. Тогда он находился в расцвете своей яркой красоты, а теперь как будто облинял. Хотя его фигура еще сохранила стройность, лицо уже начало оплывать, буйные черные кудри подернула седина, и лишь усы казались по-прежнему щегольскими, да темные глаза смотрели так же остро, как и прежде.
– Рад вас видеть, кузина, – заулыбался Чернышев, – Добро пожаловать. Мой дом так же всегда открыт для вас, как вы и мой незабвенный друг и тезка когда-то открыли свой дом для меня.
Он сжал руку Софьи Алексеевны сильными холеными пальцами и усадил ее на диван, а сам сел в соседнее кресло. Александр Иванович по-прежнему улыбался, но глаза его оставались холодными. Графиня уже не сомневалась, что на самом деле хозяин дома ей не слишком-то рад. Но терять было нечего, и она, кашлянув, чтобы голос звучал потверже, приступила к делу:
– Благодарю вас, Александр Иванович, за добрую память о моем муже, и позвольте мне обратиться к вам с просьбой. Вы знаете, что мой сын Владимир арестован по делу о восстании на Сенатской площади. Я этого не понимаю: он в восстании не участвовал – был со мной в Москве. Тем не менее, когда Боб захотел вернуться в полк и выехал в столицу, сразу по приезде его арестовали. Я ничего не знаю о том, где сейчас находится мой сын. Вы – член комиссии, ведущей расследование по этому делу, пожалуйста, объясните мне, как такое могло случиться.
Сразу же посуровев лицом, Чернышев строго заметил:
– Не все так просто, как кажется на первый взгляд, дорогая кузина. Среди арестованных нет ни одного человека, не принадлежавшего к тайному обществу, а его организовали с целью свержения божьей милостью данной власти. Заговорщики планировали цареубийство, а это – ужасное преступление!
– Мой сын не мог помышлять о таких вещах. Это для него исключено, даю вам слово! – сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, поклялась Софья Алексеевна.
– Дорогая моя, вы – мать. Беспокоясь о вас, сын мог и не сообщить о своем вступлении в это преступное сообщество. Его могли втянуть обманом, он мог опасаться за благополучие сестер, поэтому вы ничего и не знали. Как говорят, самые близкие люди все узнают последними.
– Возможно, в том, что касается меня, вы и правы. Но мой Владимир – благородный человек, он – гвардейский офицер, и я уверена, что, разобравшись, комиссия оправдает его. Однако сейчас я прошу только об одном: помогите мне увидеть сына.