Скандал у озера [litres]

Мужчина казался искренним. Пьер без труда представил, какую комедию довелось разыграть его бывшей любовнице, чтобы спровоцировать отцовский гнев и возмущение. Он чувствовал себя загнанным в ловушку, голова у него пошла кругом. Отдавая себе отчет в своих пороках, но тем не менее будучи честным человеком, Пьер признавал свою вину. «Шамплен Клутье мог бы сказать мне те же слова, если б узнал, что я спал с Эммой, но, конечно, тон его был бы другим», – подумал он.

– Мне жаль, мсье, – громко сказал он. – Мне понятна печаль Эльфин – она говорила, что любит меня. Что же касается меня, то я любил ее недостаточно сильно, для того чтобы у меня возникла мысль сделать ее своей женой.

– Но достаточно сильно, что уложить ее в постель, да, мерзавец? – прогремел Ганье, со всей силы влепив Пьеру пощечину.

– Отец, подожди, не надо так! – воскликнул Валлас, который до этого времени не раскрывал рта.

– А ты не вмешивайся! Я доверил тебе сестру, но ты следишь за ней не лучше дяди Освальда! И что в результате: по возвращении из Квебека я нахожу свою дочь в отчаянии и узнаю, что над ней поглумился какой-то дешевый обольститель! Но вы пожалеете об этом, Дебьен. У меня есть связи, директор бумажной фабрики – мой друг. Вас уволят, и я все сделаю, чтобы в будущем вы не смогли найти работу.

С этими словами он указательным пальцем ткнул в грудь неподвижно стоящего и невозмутимого Пьера:

– Я молю Бога, чтобы он избавил нас от большего позора. Вы понимаете, что я хочу сказать? Позора, который заставил бы вас сполна искупить свою вину!

Дави следил за этой сценой из открытого окна. В тот момент, когда Ганье ударил Пьера, он едва сдержал крик возмущения. Теперь же он ждал хлесткого ответа своего друга, невозмутимость которого его несколько разочаровывала.

– Я буду молиться о том же, мсье, – наконец ответил Пьер. – Я не держу на вас зла, вы защищаете свою дочь, с которой я обошелся недостойно, в чем сознаюсь. Но я хотел бы восстановить правдивую картину. Я никогда не обещал ей ни женитьбы, ни венчания. Это была ее инициатива. Ваши деньги, ваши вложения в компании, которые в последнее время привели к настоящей катастрофе, – все это меня не интересует. Что же касается моей работы – то пусть это вас не беспокоит, я как раз только что уволился и возвращаюсь домой, в Сен-Фелисьен. Работать я буду, помогая бедным людям, которые лишились своих домов и не имеют возможности переехать, спасая то, что еще может быть спасено: огороды, сеновалы, скот… От Эльфин я знаю, как вы стремитесь к тому, чтобы экономика региона развивалась и какой вклад в это вы внесли благодаря своим чертовым деньгам. Я не из вашего круга, это правда, и, поверьте, очень этому рад, мсье Ганье.

Сидя в машине, Эльфин в волнении покусывала свой шелковый шарф. Она разрывалась между неистовой жаждой мести и желанием подбежать к Пьеру и попросить у него прощения. Интуитивно осознавая, что этот мужчина навсегда для нее потерян, она странным образом все еще находилась во власти его редкостной и чарующей красоты, его непреодолимого обаяния. Однако он достанется Жасент Клутье: это она будет целовать его теплые, нежные и сладострастные губы, это она будет ласкать его крепкую спину, его упругие бедра. «Почему она, почему?» – злилась Эльфин, и у нее на глаза наворачивались слезы.

Обескураженный словами Пьера, Люсьен открыл дверцу автомобиля – он хотел поскорее покинуть это место.

– Я рад, что моя дочь вырвалась из ваших когтей, – бросил он напоследок уже менее решительно. – Валлас, садись за руль, я сяду рядом с твоей сестрой.

Дави воспользовался моментом и, выбежав на улицу, отвесил Пьеру дружеский тумак, в то время как сам Пьер не сводил удивленного взгляда с Валласа. Последний сделал поистине странный жест: он подошел к своему сопернику и протянул ему руку.

– Без обид, Дебьен! Я узнал, что вы снова завоевали сердце Жасент. Сделайте ее счастливой, она этого заслуживает, – прошептал он.

– Этого я и добиваюсь, не беспокойтесь.

Валлас круто развернулся, сел за руль, хлопнув дверцей. Роскошное авто тронулось с места.

– Скатертью дорога! – проворчал Дави. – А ты славно заставил этого старого ряженого замолчать! Я восхищен тобой – ты умеешь толково говорить! Я-то думал, ты сразу же наградишь его ответной пощечиной.

– Такое мне даже в голову не пришло. И потом, если бы у меня была дочь, а какой-то парень повел бы себя с ней так, как это сделал я с Эммой и Эльфин, он получил бы у меня не пощечину, а увесистый хук с правой. Ладно, за дело! Мне не терпится приехать в Роберваль и увидеться с Жасент. Она дает мне второй шанс, я не должен его упустить. Я знаю, что она нравилась Валласу Ганье и что он уже начинал ее обхаживать.

– По сравнению с тобой он – хорошая партия! – пошутил Дави, лукаво подмигнув Пьеру.

– Попридержи язык, дружище! За работу!

Роберваль, улица Марку, тот же день, пять часов вечера

Жасент двигалась по направлению к улице Марку.

Она окончательно ушла из больницы. На сердце у нее было тяжело, оттого что ей пришлось бросить своих пациентов: детей, больных туберкулезом, неимущих, пожилых одиноких женщин, таких как Мария Тессье и Жермен Бушар. Она уносила свой медицинский халат, шапочку и зарплату за май. Если бы матушка-настоятельница не уволила ее, Жасент подождала бы до конца июля, чтобы уйти самой, а после – обустроила бы свой кабинет в Сен-Приме.

«Предоставить все воле случая, отдаться в руки судьбы – это, в сущности, не так уж и плохо», – думала она. Со смиренной улыбкой на губах она сравнила себя с веточкой, гонимой волнами озера, этого огромного неукротимого озера, глухой рокот которого убаюкивал ее в детстве. Зимой оно, превращаясь в гигантский каток с покрытой инеем растительностью по берегам, становилось прекрасным местом для игр.

– Это был последний приступ безумия этой весны, – сказала послушница, подавая Жасент чашку чая с ломтиком хлеба, намазанным слоем темно-сиреневого и блестящего черничного варенья, которое монахини заготавливали каждое лето.

За бурей последовало глубокое спокойствие, но оно относилось только к небу и присмиревшему озеру. Теперь нужно было устранять поломки: ремонтировать крытый проход больницы, веранду, пристройки, кровлю, привести в порядок сад, в котором пропадали молодые побеги, погребенные под толщей воды вместе с надеждой на хорошее лето. Некоторые улицы до сих пор были затоплены, деревянные тротуары – повреждены, ограды – повалены. Такую же удручающую картину можно было встретить повсюду в городе. Стая чаек кружила над берегом в поисках отбросов.

«Интересно, на какой прием я могу рассчитывать в Сен-Приме», – переживала Жасент, переступая через толстенный брус на углу бульвара Сен-Жозеф.

Она решила не торопить события. Она всегда может положиться на Матильду с ее мрачным проницательным взглядом, с ее ворчливостью и одновременно теплотой, с приятными ароматами, разносящимися по ее кухне, так же, как и рассчитывать на безграничную привязанность дедушки Фердинанда и на понимание Лорика. Наверное, Сидони тоже будет рада увидеться с сестрой, несмотря на то что у них возникли разногласия по поводу Эмминого дневника.

Словно для того, чтобы вселить в Жасент надежду, тучи рассеялись, уступая место лучам солнца. Казалось, пейзаж оживился и заиграл красками. Растроганная этим зрелищем, юная медсестра любовалась растущим за оградой хилым кустиком, бледно-желтые цветы которого внезапно озарило солнце.

– Ну наконец солнце! – прокричала ей одна из соседок, выглядывая из окна со щеткой для уборки пыли в руке. – Кажется, худшее уже позади.

– Надеюсь, вы правы, – согласилась Жасент.

– И все же со всей этой водой была настоящая катастрофа. Мой сын, он приехал из Сен-Симеона, рассказал мне, что там разрушены два дома, а четыре шлюза поломаны, вместе с подпорками моста Дюфур. Боже милостивый, починка обойдется так дорого! До свидания, мадемуазель!