Сказание о новых кисэн

Что касается правил церемонии жертвоприношения в обычных семьях, то женщинам они были невыгодны потому что, хотя женщин регистрировали в родословной семьи, они до боли в пояснице и в суставах пальцев, приготовив еду на несколько дней вперед, накрывали стол для жертвоприношения ради предков мужа, которых они даже ни разу не видели. Кроме того невозможность участвовать в церемонии поминок по причине того, что они женщины, была суровой реальностью, огорчавшей и унижавшей их. Потому что мужчины, почистив всего лишь несколько каштанов и написав таблички с именами духов, используемой в родовых обрядах, опустившись на колени и сделав глубокий поклон перед столом жертвоприношения, утверждали, что это они справили поминки. Одним словом, то, что до сих пор огорчало и злило женщин, заставляя их кипеть гневом и обидой, — была жертва с их стороны. Есть люди, страдающие демонстративно, но женщины, несмотря на то, что чувствовали несправедливость, даже не смея выразить это на лице, делали вид, что ничего не происходит, не думая возразить, не могли даже высморкаться, касаясь носа руками, и, если ведущий церемонии говорил: «Будет так» — отвечали: «Да будет так».

По сравнению с этим жертвоприношение в Буёнгаке можно было назвать справедливым. Потому что его готовили и проводили женщины. Утром 7 июля изо рта Табакне, снующей туда-сюда так, что, казалось, дверь кухни могла сорваться с петель, вылетало громкое ворчание: «Не кладите зеленый лук, чеснок — он отгоняет духов», а ее узкие глаза становились похожими на квадратные скобы. Одним глазом она все время охраняла плетеный поднос с хобакчжоном, посланный Кимчхондэк, следя за тем, чтобы простодушная толстушка не откусила от него угол, что по искреннему ее убеждению могло привести к несчастью. Процедура проведения церемонии жертвоприношения в кибане практически не отличалась от той, что проводилась в обычных домах. Она отличалась лишь своеобразной картиной жертвоприношения.

Обычный день в кибане — когда его крыша с приподнятой стрехой по углам с двухслойным карнизом окутывается темнотой, а в каждой комнате, где размещаются гости, удовлетворяются их прихоти. Когда все пристройки, включая внутренний и внешний дворы, запертые в течение дня тишиной, один за другим проснувшись, шумят, создавая соответствующую атмосферу. Однако 7 июля — день, когда совершалось жертвоприношение, посвященное Чхэрён и музыканту, отличался от всех других дней.

Когда на деревянный пол начинали обратно выносить большие столы, а затем туда подавали небольшие столики с алкогольными напитками и закусками, из комнат высыпали, пошатываясь, пьяные кисэны и, оглядываясь по сторонам, шли поучаствовать в жертвоприношении, посвященном незнакомой им кисэн сонбэ [38] .

38

Очень частое обращение, используемое в Корее к знакомому, коллеге по работе или при встрече выпускников одного института, университета. Означает, что тот, к кому обращаются, раньше окончил данный университет или заведение. Кисэн Чхэрён работала раньше в этом кибане, поэтому она была сонбэ для кисэн.

На кухне незаметно распространялся душистый запах благовоний, а под руководством Табакне накрывался столик для жертвоприношения. Благодаря тому, что на кухне в изобилии имелась еда, там не испытывали сложности в приготовлении пищи. Несмотря на это, здесь тоже были сильно заняты, как в других домах. Толстушка ходила, пошатываясь от усталости, а Кимчхондэк бегала, нервно подпрыгивая. Согласно правилам «Хондонпэксо» и «Чжвапхоухэ» [39] , фрукты красного цвета ставили на восточной стороне, а белого — на западной, кроме того, на левой стороне — сушеное мясо, а на правой — сикхэ, вареный ферментированный рис, а также все плоды, то есть ююба, каштаны, груши и хурму, горные и полевые пряные травы, фрукты. Разумеется, на полу, перед столиком, ставили алкоголь и посуду для сбора его остатка. Если посмотреть, то он не уступал столику жертвоприношения семьи янбанов с хорошей родословной, но то, что местом проведения поминок была скромная кухня, — было единственным недостатком, который портил картину, как ложка дегтя в бочке меда.

39

Названия книг, в которых описаны правила расположения продуктов на алтаре при жертвоприношении.

Мадам О, будучи руководителем церемонии, переодевшись в белую траурную одежду, рассеянно стояла рядом со столиком с жертвенной едой. Судя по ее бледному лицу, можно было предположить, что сегодня она не пила сочжу. На столике с едой не было бумажных табличек с именами предков, которые писали в обычных домах. Конечно, нельзя сказать, что в кибанах совсем не проводили поминки в честь кисэн. Для известных кисэн, кисэн-матерей или наставниц в кёбанах их справляли, но бумажные таблички не писали. Когда-то кисэны три года усердно учились в кёбанах, кроме пения и танцев, они изучали поэзию, каллиграфию, рисование, наставления по книге о трех основных отношениях в конфуцианстве «Самганхэнсильдо», учебники по правильному поведению «Ёсасо», «Кэнёсо» и «Биографию добрых кисэн». Для них не составляло труда написать бумажные таблички с именами предков, но из-за того, что они не знали их настоящих имен, приходилось обходиться без них.

Когда столик с едой для поминания был почти готов, все кисэны собирались на кухне. Стоило полюбоваться, как они принимали участие в церемонии, — хотя они вышли отдать дань уважения сонбэ, их внешний вид или манера вести себя были настоящим зрелищем. Первая девица была с развязанной тесемкой на чжогори, вторая — с размазанной поверх губ, со сна, губной помадой, третья — совершенно пьяная, с поволокой на глазах, четвертая прибежала в юбке, к подолу которой была приколота свернутая в рулон десятитысячная купюра, а ее куртка чжогори была беспорядочно взъерошена, пятая, стесняясь красочного ханбока, сняла и отбросила верхнюю накидку, но у нее были видны нижняя юбка и куртка, шестая — споткнувшись, делая поклоны, незаметно уснула и захрапела. Табакне говорила правду, что в Буёнгаке были девицы всех сортов. Мадам О, не обращая ни на кого внимания, спокойно проводила обряд.

Когда пламя свечей начало колебаться от ночного ветра и глаза стали влажными, она тихо сказала: «Ты пришла, моя Чхэрён? Моя бедная подруга, покинувшая этот мир, даже не успев сказать мне, что уходит. Сегодня ночью уходи, пожалуйста, освободив свое тело и душу и выполнив супружеский долг с тем, кого любила при жизни, осуществив желания, которые не могла осуществить». В конце этих слов было видно, как из глаз мадам О закапали крупные слезы.

Она не обращала внимания даже на язвительные слова Табакне, которая, несмотря на ее состояние, сказала: «Сколько же накоплено слез?» Кухня, из-за того, что вслед за ней начали плакать все кисэны, то ли вспомнив о несчастной судьбе Чхэрён, то ли думая о том, что такое же жертвоприношение ждет их после смерти, превратилась в море слез.

Суровая Табакне, которая много ругала музыканта в молодые годы и испытывала чувство привязанности больше к нему, чем к Чхэрён, тоже всплакнула. Когда пламя свечей на столике еще раз колыхнулось от порывов ветра, она сказала: «Ты пришел, старый холостяк? Знаешь ли ты то, что у девушки и мужчины не бывает своего счастья, если его нет у их родителей? Если учесть, что вы родились не в свое время, вашу любовь можно считать прекрасной. Согласно легенде, влюбленные друг в друга юноша Кёнву и девушка Чжикнё, ставшие звездами Альтаир и Вегой, раз в год счастливо встречаются в Млечном Пути на сверкающем мосту „Очжакё“, создаваемом сороками и воронами. Но почему только вам не было дано испытать счастья! Иногда думаешь, а есть ли что-то более несправедливое в мире, чем быть человеком? Есть поговорка: „Если человек был министром в этом мире, то и на том свете он министр“. Интересно, там, где ты сейчас, все равны между собой или нет? Не ворчи, что духи всех умерших кисэн прибежали толпой оттого, что нет родовой таблички духов, и не жалуйся, что местом проведения жертвоприношения является эта маленькая кухня. Только если ты будешь благодарен за то, что тебе раз в год дано место, где ты, вот так, встречаешься и говоришь с Чхэрён, и каким бы сильным ты ни был морским привидением, лишь если покажешь добрый нрав, ты получишь хороший прием на том свете». В отличие от мадам О, которая болезненно, словно острием ножа пронзая себе грудь, встречала дух Чхэрён и музыканта, она встречала их и прощалась с ними наполовину сердечным тоном, наполовину — угрожающим.

— Вообще-то мадам О не была такой распущенной, — с грустью в голосе сказала она, — но после случая с Чхэрён резко изменилась. Не знаю, может быть, она стала вести себя так, чтобы сделать доброе дело своим телом, но почему-то всегда выбирала никчемных мужчин, похожих на хыкссари — мелкую карту в корейских картах-хватху. Ненавижу смотреть, как она, считая их ценными картами, дрожит над ними как осиновый лист. Моя душа болит от огорчения. Из-за этого мы с ней все время ссоримся, — сказав это, она ненадолго замолчала. — Возьмите вместе льняное полотно и шелк, а затем в течение часа потрите их друг о друга. С грубым и жестким льняным полотном ничего не случится, у нежного шелка тут же вылезут нити, или он порвется.

— Но что мне делать, если туда, куда идет тело, идет и душа? — тихо, виноватым голосом, сказала мадам О. — Сестра, что бы вы там ни говорили, я все равно проживу жизнь беззаботно, словно месяц, плывущий в облаках.

— О да, — громко сказала Табакне, растягивая слово «да», — что ж, попробуй так прожить. Я буду громко бить в чжангу [40] и аплодировать тебе.

Даже она, суровая Табакне, не могла остановить ее выходки. Мадам О всегда находила оправдание для своего выбора. Маленький мужчина нравился, потому что был невысокий, толстый казался ей здоровым, мужчина с помятым лицом — человеком, которого никто не любил, а бедный выглядел как скромница, поэтому его стоило пожалеть.

40

Корейский барабан в форме песочных часов.

— Мне иногда хочется стать тобой, чтобы узнать, что у тебя на душе, — говорила Табакне в минуты злости.

— Еще до того, как умру, я собираюсь полностью очистить мир от злых энергий вдов моего клана, страдавших от страсти и желания быть любимой. Я хочу жить в этом мире, впитав в себе их несчастную и горькую любовь, — тихо сказала мадам О, с грустью вспоминая, как они проводили жизнь в сигаретном дыме, растворяя в нем свои невысказанные чувства.

— Скажи, если у тебя душа широка, словно мешок из брезента, разве не будет в нее залетать ветер? Разве не будет, даже в разгар лета, мерзнуть грудь и холодеть спина? — насмешливо спросила Табакне.