Сказания о недосказанном

Она разговаривала на путаном русском, польском, украинском наречиях.

– Я вижу, хлопчик ты дуже гарный, ще и богомаз, так они называли художников.

– Ось, дывы, она показала фото своей дочери.

– Ну, шо, гарна?

– Да, говорю, гарна та пышна, и косы?! Краса – коса до пояса, в косичках лента голуба, на такой не грех жениться. Таких красавиц уже нет, они только в горах, на цветастых лугах, на чистых, бескрайних, ромашковых полонинах выращивают у вас, в Карпатах.

– Ну, ось, скажи мэни, она совсем дивчина, а её жених военный. – Красивый, умный, но москаль.

– А виткиля он, спрашиваю. Пытаюсь по ихнему,

– С Кыива!

– Да какой же он москаль?! Киев столица Украины!

–Та нии, вин не нааш. Не западник…

… Дед, тогда парень, ходил на полонины. Писал этюды. Маленькие девчатка, да хлопчики, просились с ним вместе ходить, они покажут красивые места. Он разрешил, согласился, только просил не шуметь, не дразниться и не драться, не царапать друг другу носы и, не дёргать дивчаток – красунь, за косички.

… Вот и шли все вместе в горы, он стоял и писал свои этюды, а девчатка та хлопчики пели. Да как! На два и на три голоса. Маричку, Гуцулку Ксаню, потом играли на сопилках. И, он, повезло, даже слушал у них вечером, взрослых сопилкарей. А хлопчики, та дивчатка пели, плели веночки и дарили, одевали мне на голову. Эту сказку, я помню до сих пор, – сопилкарей, детские голоса, которые, как молитва, остались навсегда в моей памяти.

… Я слушал орган, в Домском соборе, слышал хор Ангельских детских голосов, которые исполняют церковные песнопения.

Слышал Клиберна. В консерватории. В Москве. Всё это стоит жизни.

ЭТО, обязывает человека, быть светом, радостью, для себя и для других.

… И, где теперь эти песни? Где то сердце, которое замирало, от детских голосов, где те слёзы радости родителей, которые дали им эти голоса и чувства?

– Где?! Светлые личики детей, в нимбе белых светящихся ромашек?

Где они?

Тогда, не казалось, – это было эхо гор Карпатских.

Детские голоса – эхо и песня, самих гор.

… Прошли годы.

… Гады и годы, чёрной пропаганды… Саван черноты накинули на всё то, что пело, радовалось. Растило художников, музыкантов, тружеников.

… Пришли последыши в намордниках, дети и воспитанники из африканского племени Барана А Бомба Ржа, им ничего уже не нужно, они пустота, но хотят и делают мир – никто, ни что и ничего.

На Украину, пришли на погибель свою и нашу. Это обезьяны. А свои, хлопцы с полонин и гор хрустальных?! Где ваши очи, что не бачуть и не чують… вой, и стоны проклятий.

… Она, тогда, лежала в саду, своём, бывшем саду, присыпанная землицей, своей родной землёй. Соседи утащили, когда намордники отошли взрывать погреб, спрятали её. Потом отмывали окровавленную землю на её теле. Пули обошли её, так, вскользь зацепили, а тут. Откуда кровь, таам, под нижней рубашкой? Насилие. Нестерпимый огонь, боль, там и в сердце.

Вот тебе и дети. Вот тебе и ребёнок. И, как теперь жить с этим, с таким грузом? Что с ним, этим делать. Как поступить. Что я скажу, если он выйдет на свет. Мой. Чей ещё? Папа. Как произнести это святое слово. Отец. Что я ему скажу, кто твой папа. Скажу ли?

Пыталась думать. Силилась понять, что это? Вырождение? Перерождениё? Дегенерация? Регенерация? Рождение широкой улыбки, самой широкой – улыбки крокодила. Он убивает всё, что движется. Убивает и жрёт, жрёт даже свою породу, своего брата, по шершавой шкуре. Брата всей своей семьи, вида и национальности, как эти намордники.

А вы, ребята, где ваши песни про Маричку и гуцулку Ксеню?! И, где вы были, когда девчатка пели, а хлопцы стояли тихонько рядом, и, слушали, слушали и, впервые вздрогнуло сердечко, от тех косичек и веночков ромашки, которые когда то им хотелось погладить? Шепнуть такое, которое и гладит и ласкает, даже во сне, и от чего сердце замирает и поёт.

Ушло. Вытравили. Сожгли и чувства и душу. А теперь, на Украине, все, куда то бегут, пытаются что то увидеть, разобраться, найти и успокоиться.

*

… Галина снова открыла глаза. Увидела и осознала, что дед рядом, и, солнышко и, запах сосен, аромат смолы…

Он увидел другое. Дети бегают по больничному саду – лесу, и нет того чириканья детских голосов, которые перекликались с птичьими.

Дед уже корил себя. Устроил тут парафраз – какофонию, на тему тысяча и одна ночь.

А прошло уже больше половина дня, но, Галина уже стала чуть – чуть, ну, совсем немного, не слепоглухонемая, – отошла, потеплела. Она смотрела на чужих, а, теперь уже, таких родных ребятишек. Они, эти зайчики, солнечные, и земные, ходили и бегали по зелёной травке, как спутанные отреноженные телята, что бы не убегали далеко в лес, там, где могут быть волки.

Заключённые

*

… А у деда, из тайников памяти, всплыла картина.

… Студенческие годы, им читают лекции, – мировая культура. Художник Винцент Ван Гог, на полотне, серыми красками, показал нам…

Тюремный двор, каменные стены, высота, небо не видно. Каменный мешок, – колодец, Картина, – «Прогулка заключённых». Кольцом ходят, узники смотрят только под ноги, голову не поднять, а там синее небо, единственное, что они ещё могли бы увидеть. Вспомнить, что есть и такая жизнь. Им теперь остались только камни.

… Камни – стены, камни под ногами, камни на сердце и, лучик света, – светлячёк воспоминаний, о воздухе, синем небе и свободе – тот же камень. И, не только, в камере а, здесь только шагать, не упасть. И ещё, – каменные лица, каменные взгляды охранников.

А что потом?

Тюремный век?

Пожизнное заключение…

Они ждут.

Надежда умирает последней.

*

Ребятки, ну что же вы? Сбросьте саван страха.

… Самый страшный грех – страх.

Снимите эту черноту.

Мама ваша, теперь поможет. Этот страх у них, там, за решёткой и каменными стенами, преступников, обречённых. А вы? Милые кузнечики, весёлые человечики. Выходите к Свету.

У вас, жизнь только начинается. Ну, выше, выше свои носики – курносики, щёчки с конопушечками, – ласточками, ну, выше головки. К Солнышку. У вас будет целый Мир, весна и пора любви и не только к маме.

… И, дед, тогда как волшебник, достал из воздуха, маленький альбомчик, и, там фотографии. Альбом он достал из – за пазухи, как в детстве, когда ходил в школу. И был тогда в детском доме. А сейчас, когда собирался к ним, к ребятишкам, подумал, может и придётся, провести несколько занятий по лепке. Пластилин, керамическая глина у него есть. Ан, нет, не до занятий. Им хотя бы посмотреть нужно, может интересно и, вот один по одному, тихонечко, казалось, раздумывали, а что там, они стали подходить и рассматривать работы деда.

А там были и, сказочные герои, басни всех национальностей и стран. Потом пошла скульптура с фонтанами, коньки морские, киты, мамонты.

Ребята оживали и радость, чуть – чуть появлялась на их уставших, от выстрелов, и постаревших в одночасье, личиках.

Потом стал рассказывать, как он участвовал на больших выставках в Японии, Англии, да мало ли где ещё.

И, они смогли, они заговорили, немного.

А, у нас, быыло…

– А у нас альбом лежал уже на ладонях деда, закрытый, и, она, теперь их мама, внимательно посмотрела, наконец, на деда другими глазами. И, всё – таки, за всю беседу прозвучали её слова.