Сказать почти то же самое. Опыты о переводе
Шрифт:
Любопытно, что в таких случаях очень нелегко сказать, что перед нами: архаизация или модернизация; делается ли все возможное для того, чтобы ввести слушателя в атмосферу текста и культуры оригинала, или же стараются скорее ради того, чтобы эта культура стала приемлема и понятна нынешним адресатам. А из этого явствует, что в континууме возможных решений слишком строгие дихотомии между переводами, ориентированными на цель / на источник, также нужно снять, дабы образовалось некое множество решений, о которых нужно всякий раз договариваться.
А теперь – один трагически забавный пример неудавшейся попытки модернизировать и «одомашнить» в одно и то же время. Речь идет о первом переводе одной из глав моей книги «В поисках совершенного языка» (Есо 1984b; к счастью, перевод был вовремя исправлен).
В моем тексте говорилось о «Великой науке» (Ars Magna) Раймунда Луллия { 103} (тема,
103
Луллий (Llull, Lullius), Раймунд (ок. 1235 – ок. 1315). Каталанский теолог, философ, поэт, проповедник, один из зачинателей европейской арабистики. «Великая наука» (1305–1308, опубл. 1408) – самый знаменитый из трактатов Луллия, где разработана первая «логическая машина» и предвосхищены комбинаторные методы в логике.
Если вспомнить о том, что я говорил в главе 4, переводчик должен всячески постараться овладеть Молярным Содержанием, находящимся в распоряжении автора, то есть достаточно широкими энциклопедическими познаниями. Но в данном случае переводчик, видимо, подумал, что рассуждение Луллия слишком абстрактно и нужно, так сказать, пойти навстречу читателю. Поэтому он перевел так: all cats are mammals, Suzy is a cat, therefore Suzy is a mammal («все кошки – млекопитающие; Сьюзи – кошка; следовательно, Сьюзи – млекопитающее»).
Что это не буквальный перевод – вполне очевидно. Но он не сохраняет и референции оригинала. Сказать, что некий исторический персонаж утверждал: «все, что восхваляется величием, является великим» – совсем не то же самое, что вложить ему в уста некие слова о кошках (кроме того, средневековый каталанец, никогда не бывавший в англоязычных странах, никогда не назвал бы кошку «Сьюзи»). Не соблюдать референции оригинального текста в случае исторического труда – совсем не то же самое, что сказать, будто в некоем вымышленном повествовательном мире Диоталлеви увидел не изгородь, а «возвышенное, ровное пространство». Что увидел Диоталлеви, это зависит от соглашения, заключенного между автором и переводчиком, которые не обязаны держать перед кем-либо отчет в том, как именно они «обставили» возможный мир художественного произведения, – если внесенная модификация не меняет глубинного смысла повествования. Напротив, говорить, будто Луллий сказал что-то такое, чего он не говорил, – исторически ложно.
Наконец, колоссальное педагогическое старание переводчика предало и глубинный смысл всего моего рассуждения о Луллии. Оно не сохранило верности подразумеваемому обязательству юридически уважать намерения автора, поскольку одно дело – сказать, что Луллий разрабатывал систему силлогизмов, чтобы делать верные утверждения о Боге, и совсем другое – сказать, будто он пустил в ход всю свою «Великую науку», чтобы делать верные утверждения о кошках.
Можно было бы просто сделать вывод, что у этого переводчика были странные представления о своих обязанностях и он переборщил, стараясь ради удобства современного англоязычного читателя. Однако эта ошибка возникла из-за того, что не была осуществлена интерпретация глубинного смысла текста. В противном случае переводчик понял бы, что оригинальный текст всеми силами старался ввести читателя в мир мысли Раймунда Луллия и просьба о добровольном согласии на это в любом случае должна была остаться в силе.
7.8. Еще о переговорах
Шлейермахер (Schleiermacher 1813, ит. пер.: 153) говорил: «Либо переводчик делает все возможное, чтобы оставить в покое писателя, и движет ему навстречу читателя, либо он делает все возможное, чтобы оставить в покое читателя, и движет ему навстречу писателя. Эти два пути настолько отличны друг от друга, что, встав на один из них, нужно пройти его до конца со всей возможной строгостью. От попытки пройти оба пути сразу можно ожидать лишь самых сомнительных результатов с риском потерять как писателя, так и читателя». Повторяю, что столь строгий критерий годится лишь для текстов, удаленных от нас в силу своей древности или абсолютной культурной несхожести. Конечно, если в переводе Библии предпочтение было отдано слову «дым», а не «суета», «тщета», то «Бог Саваоф» нельзя будет перевести как «Бог воинств». Но для современных текстов этот критерий должен быть более гибким. Выбор ориентации – на исток либо на адресат – остается в этих случаях критерием, подлежащим обсуждению от фразы к фразе.
Читая итальянские переводы американских бульварных романов, всегда обнаружишь сыщика, который просит таксиста
отвезти его в «Верхний город» или в «Нижний город» [157] . Вполне очевидно, что в оригинальном тексте всякий раз говорится Uptown и Downtown, но в силу какого-то злостного сговора переводчики по умолчанию стакнулись друг с другом и употребляют эти уродливые выражения, а неискушенные читатели из-за этого убеждены, что все американские города напоминают Бергамо, Будапешт или Тбилиси: одна часть расположена на холмах (иногда на берегу реки), другая – на равнине.157
Этот пример я уже обсуждал в своей работе «Шесть прогулок в литературных лесах» (Есо 1994), но здесь необходимо вернуться к нему.
Конечно, перевести слова Downtown и Uptown – задача не из легких. Если вы заглянете в «Вебстер», в словарную статью downtown (как наречие, как прилагательное и как существительное), этот знаменитый словарь сообщит вам, что речь идет о деловом квартале или о южной зоне. Правда, он не прибавляет (и напрасно), что иногда это еще и «веселый» квартал. Как же быть переводчику, если учесть, что одно дело – просить таксиста отвезти в банк, а другое – в бордель? Суть в том, что переводчик должен знать не только язык, но также историю и топографию каждого города, с которым ему приходится иметь дело.
Пионеры строили город на речном или морском берегу, затем расширяли его вдоль реки или побережья. «Нижний город» составлял первоначальное ядро. Конечно, как видно по фильмам-вестернам, первым делом возводились банк и салун. Когда город расширялся, на другое место переносили либо банк, либо салун. Если на прежнем месте остался деловой квартал, то ныне ночной Downtown – место, напоминающее лунный кратер; если же перенесены были учреждения, то ночной Downtown превратился в место бойкое, подозрительное и опасное.
Наконец, в Нью-Йорке Uptown и Downtown – понятия относительные: Центральный парк представляет собою Downtown для гарлемцев, но для людей с Уолл-стрит это Uptown (хотя обычно Downtown означает район Уолл-стрит; однако, чтоб служба медом не казалась, «красные кварталы» – это Midtown, «Средний город»).
Самое удобное решение («исторический центр») не годится, поскольку в Европе это выражение вызывает в памяти сонные площади, вокруг которых возвышаются старинные соборы. Как-то раз Стефано Бартедзаги в статье в газете «Стампа» предложил раз и навсегда оставить английские слова uptown и downtown (как, добавлю от себя, обычно в итальянских переводах оставляют французские названия вроде Rive Gauche [«Левый берег»] и Rive Droit [«Правый берег»]), поскольку, когда в американском детективе говорится, что сыщик выхватил кольт, никто не переведет это на итальянский так: «он выхватил беретту». И все же немаловажно знать о намерениях сыщика: собирается ли он померяться силами с крупной шишкой или же всего лишь схватить за шкирку какого-то пьянчужку.
Переводчику нужно работать, держа перед глазами карту данного американского города и путеводитель по нему, и тогда в зависимости от того, как располагаются разные районы этого города, сыщик будет просить отвезти его в центр, в порт, на старый рынок, к бирже. Слово downtown можно оставить лишь в том случае, если таксист побледнеет и ответит, что в это время суток поехать туда он не рискнет.
Однако я согласен с тем, что, если в испанском романе, действие которого разворачивается в Барселоне, сыщик просит отвезти его в Баррио Чино (букв. «Китайский квартал»), лучше будет оставить оригинальное название (даже если читатель не осознает различия, и притом значительного, между Баррио Готико { 104} и Баррио Чино) и передать аромат Барселоны, нежели переводить «отвезите меня в Чайнатаун». Чрезмерно ретивое «одомашнивание» может привести к излишней темноте.
104
Баррио Готико (Barrio Gоtico, «Готический квартал»). Старая часть Барселоны, которую видит во сне Бельбо в гл. 64 романа У. Эко «Маятник Фуко».