Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

[† Примерный «перевод»:

– Пляшет тощая нога,
поет раздробленная улица, хромает сумасшедшая,
осатаневшая от астмы зловещая самба? (ит., Эко)]

– Del TEE presentel’effervescenze fredde, le tremendedemenze meste d’ebete merenghe? (Eco)

[† Примерный «перевод»:

– Идущего экспресса
холодное бурление, ужасное

и грустное слабоумие глупой меренги? [219] * (ит., Эко)]

– Si, ridi, ridi, insisti:sibilin di sinistri ispidi brividimisti ritmi scipti, tristi twist. (Eco)

219

^{* Национальный танец Доминиканской Республики и Гаити, а также пирожное безе.}

[† Примерный «перевод»:

– Да, смейся, смейся, упорствуй:
пускай свистят в зловещих, колючих содроганиях
смешанные пошлые ритмы – печальный твист. (ит., Эко)]

– Colgo sol do-do sol…Fosco locomotor, con moto rocomormoro l’ostrogoto rock’n’roll. (Eco)

[† Примерный «перевод»:

– Только соль до-до соль…
Мрачный локомотив, в движенье хриплом
рокочу остготов рок-н-ролл. (ит., Эко)]

– Ruhr, Turku…Tumbuct`u?Uh, fu sul bus, sul currus d’un Vud`uun murmur (zum, zum, zum) d’un blu [220] zul`u. (Eco)

220

Я, разумеется, знал, что блюз – не танец; но попробуйте-ка найти какой-нибудь другой танец, используя только букву U!

[† Примерный «перевод»:

– Рур, Турку… Тимбукту?
Ух, труп на автобусе, на повозке вуду,
Рокот (зум, зум, зум): зулусский блюз. (ит., Эко)]

Предаваясь звуковым забавам, каждый делает что может. Но я хотел показать, что при этом можно было сохранить пять основополагающих характеристик этого стихотворения – пусть даже в искаженном виде, в шутку. Проблема заключается в следующем: должен ли перевод делать то же самое? Вот передо мной два перевода, на английский и на французский; по-моему, оба они теряют (по крайней мере, в трех последних строчках) как минимум ритм скорого поезда.

Первый принадлежит Кэтрин Джексон, второй – Патрис Дьерваль Анжелини:

Goodbyes, whistles in the dark, nods, coughing,and train windows down. It’s time. Perhapsthe robots are right. How they leanfrom the corridors, walled in!And do you too lend, to the dimlitany of your express train, this constantfearful cadenza of a carioca? (Jackson)

[† Прощания, свистки во тьме, кивки и кашель,
и окна – вниз. Пришла пора. А может
быть, роботы и правы. Как клонятся
они из коридоров, в заточенье!

Ты, как и я, приписываешь смутной
литании экспресса эту верную
и страшную каденцию кариоки? (англ., Джексон)]

Adieux, sifflets dans l’ombre, signes, touxEt vitres ferm'ees. C’est l’heure. Peut-^etreLes automates ont-ils raison. Comme des couloirsIls apparaissent mur'es!<…>Toi aussi, pr^etes-tu `a la sourdeLitanie de ton rapide cette affreuseEt fid`ele cadence de carioca? (Dyerval Angelini)

[† Прощания, свистки во тьме, кивки и кашель,
и окна уж закрыты. Время. Может,
и правы автоматы. В коридоры
вмурованные, как они явились!

Ты тоже ссужаешь глухой
литании своего скорого эту жуткую
и верную каденцию кариоки? (фр., Дьерваль Анжелини)]

Можно ли было сохранить метрику? Можно ли было передать ритм поезда? Почему недооцененным оказалось тире, открывающее последнее трехстишие, которым вводится голос поэта (прямой речью) после мнимо объективного описания? Почему это тире появляется в конце французского перевода? Почему в английском переводе не сохранены точки, обозначающие некую задержку, указание на конец фрагмента или предупреждение о смене регистра либо обходящие молчанием ход печальной и бесконечной комедии прощаний перед отъездом? Не думаю, что могу ответить на эти вопросы, и допускаю, что составлять липограммы легче, чем переводить. Но мне кажется, что оба эти перевода в конечном счете сосредоточены скорее на содержании, на блеклых событиях, о которых повествуется в стихотворении, нежели на его формальной структуре. Конечно, перед нами некий выбор, некое почти.

* * *

Я по-прежнему думаю, что упражнения в липограммах хорошо помогают понять, что такое «то же самое». Возьмем еще одно стихотворение Монтале:

Spesso il male di vivere ho incontrato:era il rivo strozzato che gorgoglia,era l’incartocciarsi della fogliariarsa, era il cavallo stramazzato.Bene non seppi, fuori del prodigioche schiude la divina Indifferenza:era la statua nella sonnolenzadel meriggio, e la nuvola, e il falco alto levato.[Зло жизни – в нем не знал я недостачи:то стиснутый ручей, едва журчащий,то скрючившийся под жарой палящейлисток, то обезножевшая кляча.Добра не знал я – разве только чудо,коснеющего Неба откровенье:то статуя в немом оцепененьев полдневный зной, то туча, то сокол в поднебесье.]

[† Ср. другой русский перевод:

Зло за свою держалось непреложность:
то вдруг ручей, задушенный до хрипа,
то выброшенная на берег рыба,
то мертвый лист, то загнанная лошадь.
Добра не знал я, не считая чуда,
являемого как бы ненароком
то в сонной статуе, то в облаке далеком,
то в птице, звавшей улететь отсюда. (Е.М. Солонович)]

Никто не станет отрицать, что в этом стихотворении есть некое «содержание», которое, несомненно, легче пересказать философски, чем в предыдущем случае, и содержание это должно сохраниться в любом переводе. Удается также передать образы оригинала, представляющие собою эпифании, объективно соотнесенные друг с другом проявления добра и зла. Но не только образ иссякающего водного потока являет зло жизни: это также терпкое звучание таких слов, как strozzato («сдавленный») и gorgoglia («журчит»); это два анжамбмана – печать, отмечающая стиль Монтале. Это то зло, которое (как сказал бы Элиот) является в пригоршне праха, но разливается по кроткому размеру одиннадцатисложника, наряду с немногими образами добра. Но, кроме того, первые семь одиннадцатисложников описывают земное добро и зло, тогда как последний стих ломает ритм одиннадцатисложника и, так сказать, «увлекает за собою дыхание» к небу.