Скажи, что клянешься

Толкнув раздвижную дверь, я веду нас на задний дворик и щелкаю выключателем прямо перед выходом.

Вспыхивают огни, мерцая над нами и вокруг нас. Мебель для патио была придвинута к стенам палубы, и я постелил синий ковер на вишневое дерево.

Губы Ноя сжимаются в тонкую линию, когда мы вступаем в ее центр, и он знает, что делать.

Он берет мою руку в одну свою, а другую кладет мне на поясницу.

Он прижимает меня к себе, атлас моего платья теперь прижимается к его груди.

— Посмотри назад, — шепчу я.

Взгляд Ноя сужается, его глаза задерживаются на мне до последней возможной секунды, а затем он переводит их в сторону стены, где висит небольшой баннер с надписью «Ежегодный футбольный гала-концерт Avix».

Его руки дергаются против меня, сжимая. Он прижимает меня ближе, его глаза возвращаются к моим.

Я улыбаюсь и нажимаю кнопку воспроизведения, отбрасывая пульт в сторону.

Его голова резко поднимается, когда из динамиков раздается голос тренера, и он перестает двигаться, слушая добрые слова, которые человек, который был его наставником на протяжении последних четырех лет, говорил о нем той ночью, слова, которые он пропустил.

Его грудь поднимается и опускается, прерывистое дыхание вырывается из его губ, и когда Трей подходит и просит меня принять награду от его имени, Ной посмеивается, и, боже мой, это успокаивающий звук.

В следующий момент Ной прижимает меня к себе, крепко сжимая.

"Малыш." Тяжелое дыхание вырывается из его губ, и он отстраняется, его ладони прижимаются к моим щекам. "Что ты сделал?"

— Я же говорил тебе… — Мои глаза наполняются слезами. «Мы так много пропустили, и меня это не устраивает. Я хотел вернуть его. Поэтому я дал его нам. Меня не было на том, что должно было стать нашим первым Рождеством, Новым годом и футбольным гала-концертом». Я качаю головой. «Я отказываюсь пропустить хоть одну вещь, которая должна была принадлежать нам».

Судорожное дыхание покидает его, и он приближает свой рот, скользя своими губами по моим.

«Я люблю тебя, Ной. Со всем, что я есть, и даже больше».

"Я люблю тебя, детка. Всегда." Его глаза тускнеют, руки трясутся на мне. «Мне нужно чувствовать тебя».

С лукавой улыбкой я обнимаю его за шею и шепчу: «Тогда отведи меня в мою комнату».

Я вскрикиваю, когда в ту же секунду меня перебрасывают через плечо Ноя, и вот так… мы направляемся в мою комнату.

Ной

Я делаю два шага за раз, и когда вхожу в ее комнату, мои ноги резко останавливаются. Ебена мать.

Трахни меня.

Медленно я опускаю ее на ноги, пристально глядя на нее.

«С Днем святого Валентина», — шепчет она, и по ее щекам пробегает оттенок застенчивости.

Я сжимаю ее ладони, но быстро отпускаю и подхожу к раскрытому календарю, лежащему на ее кровати, окруженному лепестками красных роз.

Сама комната освещена приглушенным красным светом, и повсюду горят беспламенные свечи, и это я должен сделать для нее. Кое-что я планировал сделать для нее, вещи в моей сумке в грузовике тому подтверждение, но это…

Календарь.

Предмет, который привел ее обратно ко мне.

Но это не тот же самый. Он открыт до февраля этого месяца, и на верхней половине изображена она в моей куртке. На мне ничего, кроме куртки леттермана.

Она слегка наклонена в сторону, сидит на коленях, ее ноги согнуты как раз так, чтобы скрыть то, что принадлежит мне, куртка задвинута близко, но ровно настолько, чтобы пуговицы куртки скрывали ее соски, выпуклость ее груди, ее грудина и живот выставлены напоказ.

Ее каштановые волосы распущены и шелковисты, прямые, глаза покрыты золотым блеском, ресницы густые и выкрашены в черный цвет. Ее руки тоже согнуты, они хватаются за воротник, когда она смотрит прямо в камеру, кончики ее накрашенных синим ногтей, единственное, что видно из рукавов, настолько велико на ее крошечной фигуре.

Я беру его и смотрю на нее.

Она улыбается с порога, ее платье сияет в свете свечей в комнате.

«Подожди, пока не увидишь тех, что в твоей майке».

Жар тянет меня в пах, и я подхожу к ней, но ее руки резко поднимаются вверх, останавливая меня, и я смотрю на нее.

Ари тихо посмеивается, ее ладони скользят по моей груди. «Обратимся к июлю».

— Ты обмазался красной и синей краской? Я представляю это: ее тело, сияющее цветом, и ничего больше.

Смех снова покидает ее, и она качает головой, ее охватывает мягкость.

Желая большего, я быстро перехожу к Августу, и мои мышцы слабеют. Я не помню, как отодвинулся назад, но вдруг сижу на краю кровати и смотрю на свою и ее фотографию, ту, которую медсестра моей мамы сделала еще в ноябре.

Но фото, это не то, что я видел. Это не тот, где мы улыбаемся в камеру, а тот, который моя мать держала в своей комнате, чтобы она видела, чтобы мы могли видеть. Это были моменты раньше.

Когда меня поразило понимание Ари, когда она вела нас к фонтану, вместо того, чтобы отмечать печаль воспоминаниями об осенних тыквах и тюках сена.

Я сел, опустил ее к себе на колени, повернул ее так, чтобы она оказалась боком, ее плечо прижалось к моей груди, и пристально посмотрел ей в глаза. Кадр был сделан именно тогда, когда она посмотрела на меня, и я вижу там то, на что я тогда надеялся, но не осмелился утверждать, на всякий случай.

Ее любовь ко мне.

Это так очевидно.

Моя Джульетта.

— Где… где ты это взял? Мой голос — хриплый шепот.

Она подходит ко мне, встает между моих ног и поднимает мою голову, ее руки скользят по моим волосам.

«Твоя мама… она оставила это мне».

Мои легкие сжимаются, и я сжимаю ее, осторожно роняя календарь на пол с другой стороны кровати.

— Это еще не все… — начинает она, но я притягиваю ее вниз, беря ее губы как свои собственные.

Потому что они.

Каждая чертова часть ее принадлежит мне.

Я яростно целую ее, мой язык переплетается с ее языком, а затем сосу ее язык, кусая ее губы, подбородок, шею. «Еще придется подождать. Мне нужно внутри тебя. Сейчас сейчас. Прямо сейчас."

— Тогда почему твои поты все еще на месте?

Я стону, швыряю ее на кровать, одним движением сбрасываю с себя кроссовки, а затем усаживаюсь над ней, между ее бедрами и этим намеком на дикие столкновения в ее карих глазах.

Моя рука скользит под платье, ладони обхватывают ее нижнюю часть бедра, и я тяну за собой ткань. «Это платье? Тот, который ты собирался надеть для меня той ночью?