Скажи что-нибудь хорошее

Зойка не смутилась от Мотиной реакции или не подала виду. Она начала суетливо разбирать гостинцы и раздавать мужикам пироги с капустой, котлеты и жареных кур. Те, уморенные больничной диетой, охотно угощались, стараясь задержать взгляд на глубоком вырезе Зойкиного декольте, в котором вызывающе колыхался огромный, покрытый веснушками, бюст. Более омерзительной встречи с прошлым Матвей и представить не мог. Зойка, скалясь во весь рот, снова подошла к нему:

– Ну что, сынок, тебя выписывают скоро? Мне сказали, что завтра снимут твою маску. – Зойка изо всех сил старалась перед мужиками, у нее плохо получалось быть матерью, зато владение навыками древнейшей профессии она не утратила. Матвея слегка замутило. Он представил себе, как она забирает его из больницы и привозит в тот дом, где он жил раньше с дедом. Пацан лихорадочно схватил блокнот и торопливо написал: «Позови Феню».

Зойке, кажется, самой не терпелось уйти, она радостно выбежала в коридор и закричала:

– Эй, кто здесь Феня? Матвей зовет!

Медсестра появилась немедленно, она чувствовала, что дела у подопечного не очень.

– Что случилось? – спросила она строгим голосом, принимая от Матвея записку, адресованную ей и свернутую вчетверо.

Феня развернулась вполоборота, чтобы никто не видел содержания, и прочитала: «Спроси у нее, что с Иваном». Одновременно записку получила и Зойка. «Уходи», – было написано в ней. Она засуетилась, фальшиво скалясь, еще раз дотронулась до Мотиной руки и, держа марку, сообщила:

– Я приду тебя забирать, сынок. До скорого! – Зойка пошла к выходу. – Всем пока, ребятки! – Она отправила пациентам палаты воздушный поцелуй, и Мотя чуть не провалился сквозь землю.

Феня поспешила за женщиной.

– Подождите, я вас провожу, – окликнула она Зойку уже в коридоре.

16. Георгий

Пашка вздрогнул от неожиданности. Несмотря на свой разнузданный характер и отсутствие авторитетов, он строго соблюдал кодекс чести, похожий на библейские заповеди. Единственное, чего он не понимал, – осуждения прелюбодеяния. Когда писали Библию, наверняка не предполагали, что целомудренные девы выживут только в преданиях. Сегодня позволить телке себя чпокнуть – благое дело. Вон их сколько, страждущих. Как им отказать, хотя бы одной помочь нужно, все равно останется еще девятьсот девяносто девять несчастных… Пашка искренне сочувствовал девушкам из тусовки. На его взгляд, они были заложницами ситуации, сродни игрокам в рулетку. Ну сколько шансов у тысячи красивых баб найти себе тысячу мужиков достойного уровня? Почти никаких. Во-первых, мужики наперечет – голубеют, теряют силу, мельчают. Во-вторых, красивых покорных телок слишком много – всем не поможешь. Были бы бабы умными, давно уже согласились жить по мусульманской системе. Всем поровну, и всем хорошо. А они выдрючиваются, борются, а результат плачевный. Поэтому Пашка решил взять на себя миссию «санитара леса» – помогать телкам, чем мог. В основном мог физически поддержать в спарринге, но некоторым дарил подарки и даже давал денег. Словом, женская психология его больше не волновала. В свои двадцать семь он считал, что слабый пол знает, как облупленный. Придет время – выберет себе помоложе и покрасивей, чтобы родила нормальных детей. Ну, конечно, с родословной, генетикой и все такое. Еще, конечно, чтобы нрав был кроткий и чтобы ласковая была. Все остальное неважно.

Другими словами, Пашка жил в системе понятий, которая была близка к нормальным, не считая одной позиции. Шило был отчаянным, быстрым, сметливым и красивым, хотя сам плевать хотел на красоту в приложении к мужскому полу. Слава Богу, некоторые его товарищи и папы товарищей ни красотой, ни фигурой не обладали. Зато, когда на килограмм веса и год возраста положить миллион, тогда чем больше, тем лучше. Пашка всегда контролировал ситуацию и точно не предполагал, что попадет в такое место, где его законы не работают.

Почувствовав, что вздрогнул, Шило постарался компенсировать пробел с помощью напускной самоуверенности, граничащей с наглостью. Он сунул правую руку в карман спортивных штанов, медленно развернулся и приготовился к атаке. Но картина, представшая перед его глазами, отбила всякую охоту исполнять роль крутого пацана.

Огромный мужик, которого он принял поначалу за извозчика, стоял на коленях перед портретом женщины необычайной красоты. Лицо его было мокрым от слез, глаза пустыми, а руки висели плетьми вдоль туловища. Несмотря на все это, мужик не вызывал жалости. Даже в такой позе он излучал уверенную мощь творца, наделенного неведомой силой. Пашка растерялся, будто застукал кого-то в крайне щекотливой ситуации. Георгий даже не повернул голову в его сторону, продолжая стоять на коленях перед портретом.

– Мать твоя? – спросил Шило, добавив в голос немного сочувствия.

– Дурак ты, Шило. Садись сюда. У тебя ведь ко мне вопросов много. – Георгий указал рукой на кресло и поднялся с колен.

Они уселись в нише под портретом, и Пашка с удивлением обнаружил, что не может оторвать взгляд от женщины в красном платье. Она была очень похожа на кого-то из знакомых, но Пашка так и не додумался на кого.

Он перевел взгляд на Георгия. Тот смотрел прямо перед собой, устремив взгляд в одну точку.

Шило испытал приступ нетерпения. Доктор как будто почувствовал этот порыв, но не перевел глаз на Пашку. Так же глядя в бесконечность, Георгий повторил:

– Зачем пришел, Шило?

Пашка почувствовал себя маленьким и беззащитным. Он не понимал, как ему вести себя с этим мужиком, честно говоря, он робел в его присутствии. Пашка решил задать сначала главный вопрос:

– Она… Евгения… Жить будет?

– Если захочет, – загадочно ответил мужик. – Подай-ка мне синюю коробку. На столе стоит.

Шило не очень понимал, что собирается делать Георгий. Если заниматься своими делами, зачем ему тут нужен Пашка… Тем не менее он повиновался и принес тяжеленную коробку, набитую какими-то бумагами.

– Открывай! – велел Георгий, так и не взглянув на Пашку.

Шило робко приподнял крышку и увидел сложенные чьей-то заботливой рукой, аккуратно перевязанные тесемочками, пачки писем. Отдельно лежали фотографии, упакованные в пластиковый пакет – маленькие иконки, крестики, плетеные фенечки… Перевязанных стопок было много – сто или больше, Шило не мог на взгляд определить. Почему-то именно в это мгновение он придумал, как обращаться к Георгию.

– Папаша, – уверенно изрек Павел, – можно я посмотрю вашу корреспонденцию?..

– Смотри, сынок. – В голосе и в словах Георгия Пашка снова услышал двойной смысл. То ли разрешение, то ли угроза…

Шило осторожно принялся за фотографии, перебирая одну за другой. На снимках присутствовали разные люди разных возрастов, полов, комплекций и, похоже, даже вероисповеданий. Пашка все пытался отыскать закономерность, по которой сложены фотографии, но их было так много, что он отказался от поисков системы и через некоторое время потерял интерес. Он тупо перебирал картинки, пока не наткнулся на фото невероятно красивой молодой женщины, стройной, длинноволосой блондинки со смеющимися глазами и счастливой улыбкой. Она стояла в цветущих сиреневых кустах и, казалось, была одурманена запахом и красотой до умопомрачения.

Пашка перевернул фото, в надежде получить хоть какую-то информацию о девушке. Телефона не было, зато была надпись. «Ты подарил нам счастье!» Пашка хмыкнул, стараясь не развивать ушедшую в неправильную сторону мысль. Его хмыканье не осталось незамеченным.

– Смотри дальше, Шило. – Георгий будто знал, на ком сосредоточился Пашка, хотя так и не взглянул ни разу в его сторону.

Шило взял следующую фотку. Все понятно, та же телка, только с высоким симпатичным парнем рядом. Похоже, какой-то спортсмен, даже вроде известный. Сильно смахивает на теннисиста. Ну, красавец, ну, с прекрасной телкой, только почему он, Пашка, должен смотреть на их изображение и терять время? Он в раздражении повернул фотографию тыльной стороной. Там было написано: «Уже пять месяцев». «Бред какой-то, – подумал Пашка, – мне-то это зачем, какие пять месяцев?» Он машинально взял очередное фото. На нем Шило увидел изможденного, немощного, очень худого человека с запавшими щеками, согнутого в три погибели, еле стоящего на ногах. Человек был лысым, очень желтым, и, похоже, это была его предпоследняя фотография в жизни.

– Видишь? – вдруг спросил Георгий.

– Ну, вижу. – Пашка не смог сдержать раздражения в голосе.

– Распечатай письма под двадцать седьмым номером.

Тут Пашка заметил, что каждая упаковка имела свой порядковый номер, аккуратно выведенный на уголке верхнего письма. Он отыскал номер 27, развязал тесемочку и начал читать письмо, написанное от руки аккуратным женским почерком.

«Мне двадцать один год. Уже четыре года я встречаюсь с человеком, которого люблю больше жизни…»

Это была не просто исповедь, но мольба. Девушка любила парня – профессионального горнолыжника, а он любил ее. Они хотели прожить вместе всю жизнь, родить детей, воспитывать их и умереть в глубокой старости в один день. Но судьба распорядилась по-другому. Парень не удержал равновесие на склоне и, пролетев с бешеной скоростью метров триста, получил смертельную травму, несовместимую с жизнью. Ушибы и ссадины прошли, но удар по печени лишил ее возможности функционировать, поэтому спортсмен медленно и тяжко загибался в госпитале, ожидая следующей пересадки, потому что предыдущие две оказались неудачными – могучий организм отвергал чужую плоть. Парень высох, превратился в старика и, по большому счету, желал только одного – избавиться от мучений и освободить от них любимую девушку. Он все чаще говорил, когда она приходила навестить его в госпиталь: