Скажи что-нибудь хорошее

– Говорила… Нет, не говорила! Орала как ненормальная. Хотела, чтобы я ушел. Точнее, чтобы я пошел на хрен! А потом впала в ступор и замолчала, как… – Он не решился обозначить ситуацию так, как видел ее сам.

– Отвар пила?

– Да нет, не пила. Как ей влить? Она же как зомби!

– Ясно. – В голосе Валентины появилась твердость.

Она, не говоря не слова, приблизилась к Евгении, приподняла ее немного, пошептала с минутку на ухо, а потом начала нежно поглаживать ее ухо свободной рукой. В какой-то момент Валентина вдруг приказала:

– Дай! Быстро давай отвар!

Пашка бросился как подорванный. Он встал на колени, схватил кружку и протянул ее Валентине. Та уверенно поднесла напиток ко рту Евгении, которая все еще была в забытьи.

– Давай, родная, попей. Это нужно, – приговаривала Валентина. А Женя как загипнотизированная равномерными глотками пила жидкость из кружки, не открывая глаз.

– Ну вот, умница. Хорошая моя, – констатировала Валя, передавая пустую кружку обратно. Она уложила Евгению, поправив подушку, встала с места и посмотрела на робкого Пашку:

– Ты хоть что-нибудь понял сегодня?

Шило задумался. Он не то чтобы понял. Его башка была готова взорваться. Он болтался между тысячи мировоззрений, не приняв ни одного из них. По крайней мере до приезда в эту беспросветную глушь он точно знал, как его зовут, какой статус он имеет в обществе, сколько денег нужно для счастья, кто друзья, а кто – враги. Здесь все постулаты потеряли свою значимость. Оказывается, людям для жизни нужно совсем другое. Но Шило не мог так запросто сдаться перед бабой.

– Понял! – отрезал он и демонстративно завалился на свою раскладушку.

– Спокойной ночи, Павел, – пожелала Валюша и вышла.

– Спокойной… – ответил Пашка, когда ее уже и след простыл. – Спокойной, – повторил он, убеждая себя в том, что ночь будет спокойной.

...

Я столькому научился у вас, люди, я понял, что весь мир хочет жить в горах, не понимая, что настоящее счастье в том, как мы поднимаемся в гору. (Габриэль Гарсиа Маркес)

19. Матвей

Первые два часа отсутствия Матвейки в больнице никто не заметил, он часто уходил из палаты, но всегда возвращался к приему пищи. Тем более к ужину. За ужином часто давали шоколадные конфеты к чаю, и взрослые мужики почти весь сладкий паек отдавали пацану, Моте нравилось, что его потчуют конфетами, он малюсенькими кусочками просовывал их в рот и наслаждался вкусом растворенного шоколада. Несъеденное добро тщательно складировалось и пересчитывалось перед сном. В эти минуты он понимал, что в силу своего долгого пребывания в больнице оброс серьезным авторитетом и даже приобрел право как будто диктовать правила игры. Во время сбора конфет Матвейка представлял себя главарем мафии, к которому на поклон приходят другие, более мелкие мафиози, и отдают ему, как большому боссу, часть нечестно, но рискованно нажитого добра. Мотя исподтишка следил, кто из временных шестерок решил сегодня не сдавать пайку, и про себя разговаривал с этим подонком на понятном тому, как считал сам Матвей, пацанском языке. Чаще всего с конфетами не хотели расставаться новенькие и более молодые пациенты.

Матвейка сразу же награждал отказника некрасивым прозвищем «Жмот» или «Тварюга».

Мотя не баловал этих мелких людишек разнообразием. Жмот – первая ступень провинности, когда мужик не отдавал конфету с первого дня, но когда и на второй день он зажимал сладкое, ему присваивалась высшая степень паскудства и имя отныне у него могло быть только одно – Тварюга. На третий день провинившиеся безжалостно отстреливались и переставали существовать как факт. Для большей определенности Матвейка учитывал масть впавшего в немилость соседа, поэтому добавлял к основным прозвищам слова белобрысый, серый, рыжий и черный. Эту игру Матвейка придумал сам от больничной скуки еще тогда, когда не мог бегать и вставать. Вечерняя раздача конфет превратилась для него в увлекательную игру. Со временем, когда Матвейка почувствовал себя больничным мафиози со стажем, он понял, что вновь прибывшие больные съедают или прячут свои конфеты просто потому, что не знают правил, но признать это официально Матвей не мог, игра потеряла бы смысл.

Мотя прекрасно видел, как виновато смотрит на него «Рыжий жмот», который только что прожевал свою «Белочку» и теперь смущенно наблюдал за тем, как нормальные, правильные пацаны сдают оброк. Матвей старался окинуть рыжего испепеляющим презрительным взглядом, представляя себя раненым боссом мафии и разговаривая про себя от его имени:

– Что, паскуда, зажал мою долю?! – Он почесывал правой рукой ягодицу, воображая, что достает пистолет. – Молись, жадная гадина! – приказывал он, и смятенный обидчик падал на колени, умоляя пощадить его и его семью.

На самом деле в этот момент «обидчик» уже понимал, что промахнулся, и обещал, поймав прищуренный взгляд пацана, завтра обязательно поделиться сладким.

Матвей великодушно кивал, хотя в голове ему представлялась совсем другая картина.

Босс мафии наводил дуло пистолета прямо на гадину, при этом ноги босса обязательно были скрещены на полированном журнальном столе, а ботинки с закругленными мысами обязательно сияли, начищенные пожилым негром с соседней улицы.

– Слушай меня, моль, – прищуривая один глаз, спокойно вел беседу босс, – если завтра не сдашь добычу – ляжешь здесь. – Мафиози показывал пальцем конкретное место, на котором планировал завалить гаденыша. – А здесь, – он тыкал по соседству, – ляжет твоя проститутка и выродки! Ты понял?

Естественно, Рыжий жмот не смел возражать, он клялся и божился, что принесет завтра все до последнего. Только бы босс оставил в живых его семью. Он громко рыдал, катался по полу, униженно пытался обнять ботинки босса и даже поцеловать их. Но биг босс Матвей был непреклонен. Он курил сигару, стряхивая пепел в пепельницу, обтянутую кожей крокодила, отпихивал носком дорогого ботинка несчастного Рыжего, который уже сотню раз пожалел, что совершил такую оплошность. Босс, измучив жертву до полуобморочного состояния и затушив сигару, властно приказывал:

– Ползи к двери, животное, чтобы я тебя без долга здесь не видел. Пока живи, до завтра. – Биг Босс закрывал глаза и не открывал их до шлепка закрывающейся двери. Уставший мафиозо звонил в золотой колокольчик, и в мгновение ока комната заполнялась невероятно красивыми женщинами. Иногда их было четыре, иногда две, но чаще всего – одна, правда, с ней всегда приходила группа поддержки – для танцев. Потому что играла прекрасная громкая музыка и, по мнению Матвея, не танцевать под нее было бы глупо. Да, еще в доме жили два леопарда, пантера и один крошечный жирафик, рост которого был не выше тридцати сантиметров. Леопарды слушались хозяина, как собаки, и подходили чесать шею по команде. Пантера, понятное дело, гуляла сама по себе. А жирафик бегал по комнатам, никого не слушая, и искал своих. Конечно, особое внимание в фантазиях пацана было уделено золотым унитазам, огромным часам в рубинах и бриллиантах и машинам.

Так Матвейка представлял себе жизнь крутых бандитов, которые, естественно, правили миром. Единственный фильм, который он видел в жизни, назывался «Крестный отец». Матвей тогда выехал с дедом в центральный район, и дед сводил его в кино, потому что у Моти был день рождения. Потом еще пару раз пацан сбегал из школы, снова и снова смотрел все тот же фильм. Он не просто влюбился в Аль Пачино, он хотел походить на него манерами, голосом, лицом и даже образом жизни. Мотя даже готов был пропустить ненужные ему годы, чтобы только скорее достигнуть возраста, когда можно беспрепятственно работать королем преступного мира. Пока ненужные годы проходили без особой пользы, Матвей решил потренироваться на кроликах. Тем более что взрослые мужики не знали, что они и есть «кролики», воспринимали Матвейку как сына полка и вставали на его защиту в любых спорных ситуациях. Так что новички быстро привыкали отдавать сладкое и через некоторое время сами иронично наблюдали за новыми необученными пациентами и посмеивались, зная наперед, что ждет непокорных.