Скажи что-нибудь хорошее

– Послезавтра, – произнесла та, глотая слезы. – Моть, – всхлипнув, добавила медсестра, – хочешь, приходи ко мне. У меня никого нет. Кроме тебя. Я тебя люблю. Только никому не говори. Будет плохо – всегда рассчитывай на меня. – Феня залилась глупыми бабьими слезами, но Матвейка почему-то тоже не смог погасить прилив чувственности, зарыдав с Феней в один голос.

На следующий день Матвей предупредил соседей по палате, что хочет побегать во дворе больницы, попросил их передать Фене, чтобы она не волновалась, прихватил с собой «Остров сокровищ» и удалился по-английски.

18. Георгий

Пашка еще раз просмотрел фотографии. Он не мог поверить глазам: немощный худой старик и здоровенный молодой парень могли соотноситься в реальной жизни только как после и до, но никак не наоборот. Он в недоумении уставился на Георгия. Тот по-прежнему избегал смотреть в глаза.

– Папаша, ты хочешь сказать, что это – один и тот же человек? Ты думаешь, я ослеп? – возмутился Пашка.

– Дурак ты, Шило. Это я ослеп. На всех фотографиях одни и те же люди. И письма – тоже от них.

– Ты гонишь! – Пашка по второму кругу стал рассматривать фотки, отыскивая в лицах и фигурах одинаковые черты. – А чего ты вдруг ослеп? – между делом спросил Пашка, подозревая подвох.

– Тяжелая твоя Евгения. Может, и ходить перестану.

Пашка отложил фотографии в сторону.

– Как это? Ты что, правда ослеп?! Ты сейчас ничего не видишь?

– Мне и не надо, – ответил Георгий. – Все, что нужно, я и без глаз рассмотрю.

Пашка осторожно встал и резко махнул рукой перед лицом Георгия. Тот даже не шелохнулся, только засмеялся от души. Его смех был приятным, раскатистым, очень заразительным. Пашка не смог удержаться и тоже начал ржать, как молодой конь.

– Ну что, сынок, – успокоившись, продолжил доктор, – поверил хоть чуть-чуть в чудеса?

– Чудес не бывает, – отрезал Пашка. – Все равно ты мне объяснишь, как это происходит.

– Объясню, конечно. Да ты сам увидишь. А что я ослеп – радуйся. Будет жить твоя Евгения. Слава Богу, сил хватило на нее… Пока хватило, – добавил он, чуть помолчав.

Пашка почему-то поверил, хотя сомнения продолжали терзать его душу.

– Ладно, доктор, – сказал Шило, словно делая одолжение, – пойду к своей. Посмотрю, нужна ли помощь.

– Иди, иди. Я утром к ней приду. Смотри, не забывай отвары давать. Это важно.

Шило удалился из приюта необыкновенного мужика, испытывая смешанные ощущения. С одной стороны, он недоумевал и сомневался, с другой – анализировал увиденное и услышанное и верил. Именно сейчас, после этого контакта с Георгием, Пашка обрел надежду на будущее. Он совсем чуть-чуть поверил в то, что Евгения останется с ним. Странности Георгия сейчас казались вполне нормальным поведением. То, что человек может ослепнуть и прозреть, тоже стало приемлемо, потерять и обрести движение – наверное, да. Но то, что похожие на трупы люди с фотографий могут превращаться в цветущих, пышущих здоровьем мужчин и женщин, казалось пока сомнительно. Шило все-таки был реалистом.

Он очень тихо спустился вниз, стараясь не скрипеть ступеньками. Дом стал темнеть, принимая в окна сумеречный отблеск почти ушедшего солнца. Пашка вышел на крыльцо. Вечерняя зорька сопровождалась редким мычанием коров, лаем возмущенных собак и легким, ласковым дуновением ветерка. Шило снова поверил, что все будет хорошо. Видимо оттого, что сам чувствовал себя очень легко, радостно и как-то уверенно. Он поймал себя на мысли, что думает о фотографиях, на которых отыскал еще как минимум пять людей, обреченных на смерть и избежавших ее благодаря встрече с Георгием.

Пашка услышал шум на кухне и хотел заглянуть туда в надежде встретить Валюшу, но первым делом все-таки решил проверить Евгению. Он вошел в комнату в приподнятом настроении, но картина, которую Шило увидел, моментально сбила позитивный заряд. Пашка почувствовал, как его зыбкая, еще не оформившаяся вера в чудо теряет силу. Бедняжка металась по кровати и несвязно что-то бормотала. Она была очень бледной, руки ее холодны как лед, а на лбу выступила испарина. Женя не узнала Пашку, хотя ему казалось, что она смотрит прямо на него, то есть сквозь него:

– Уходи, – бормотала она, – дай мне покой, ненавижу тебя.

Шило почувствовал себя беспомощным. Он не понимал, чем вызвана буйная реакция и за кого его приняла Евгения. Он осторожно, стараясь не делать резких движений, присел возле кровати и взял женщину за руку. Она резко, с диким криком выдернула ее:

– Отпусти меня! Не держи меня больше! Я не хочу!

Пашка увидел в ее взгляде незнакомый огонек ярости, какой-то бессмысленной, тупой, непонятной. Похоже, Евгения не отдавала себе отчета в том, что говорила и делала. Она попыталась резко встать с кровати, но не нашла достаточно сил для движения. «Господи, хоть бы кто-то услышал эти крики и пришел на помощь, – подумал Шило, – на кухне же был народ…» Евгения попыталась встать еще раз, но Пашка придержал ее за плечи, подавляя порыв. Она еще выкрикнула пару гнусных, режущих ухо, ругательств и как-то резко обмякла, стала покорной и податливой, лицо ее сморщилось в жалкой гримасе, казалось, она вот-вот разрыдается. Но Евгения просто повалилась на матрас и отключилась. Видимо, силы покинули ее. Пашка вспомнил, что больную нужно напоить целебным отваром, но совершенно не представлял себе, как это сделать. Он налил в кружку напитка из термоса и, держа ее в правой руке, попытался приподнять женщину левой. Поднять было несложно – вряд ли она весила сейчас больше сорока килограммов, но для того чтобы растормошить ее до более-менее сознательного состояния, парню явно не хватало третьей руки. Он несколько раз попытался выполнить процедуру, но тщетно. Евгения даже бровью не повела.

Шило поставил кружку с отваром на пол и сам беспомощно расположился тут же. «Господи, – взмолился он, – помоги мне справиться с этим. Я дурак, я полное дерьмо, я не заслужил, может… Но она мне страшно нужна. Хочешь, забери меня. Только ей подари жизнь. Она лучше, гораздо лучше и добрее. Она достойна жизни…» Пашка настолько сосредоточился на молитве, что не заметил, как открылась дверь и в комнату кто-то вошел. Тишина, подсвеченная серебристой луной, была звенящей. Лишь иногда ее пропиливали, но быстро удалялись крики лесных обитателей. Что-то тревожное и непонятное зависало в воздухе на доли секунды, и вокруг вновь воцарялась тишина. И сумерки, залитые лунным светом.

– Как она?

Пашка узнал бы этот голос из тысячи, только он радовал, будоражил, пробуждал желание бегать, прыгать, летать… Такого с ним не случалось никогда в жизни. И надо же было произойти, когда он приехал, чтобы вытащить с того света женщину, которую любил больше всех на свете, единственную, которую когда-либо любил. Валентина была вне концепции. Но она была! Вот она – уверенная и робкая одновременно, строгая и вместе с тем ласковая, грустная и радостная, исполненная жизненной мудрости и молодая, близкая и далекая, – одним словом, вся состоящая из противоречий. Но она здесь, во плоти: стоит с горящей свечой в руках и спрашивает:

– Как она?

– Плохо, – только и смог ответить Пашка. Он вскочил на ноги, чуть не опрокинув кружку с драгоценным отваром. Снова почувствовал непривычное смущение и дурацкий трепет перед неизвестным ему объектом мироздания. Конечно, это была Валюша.

– Плохо. Очень плохо, – повторил Пашка, чувствуя себя школьником, которого учитель вызвал к доске, предполагая, что он не выучил урока.

– Как плохо? Она говорила что-нибудь? – спокойно расспрашивала Валентина, загораживая пламя свечи от сквозняка. Ее рука на просвет казалась слишком хрупкой, Шило подумал, что такие тоненькие косточки пальцев могут быть только у детей.