Скажи ее имя

Лола предупреждала меня, что Хуанита может одним взмахом руки разрушить наши с Аурой отношения, однако, несмотря на все свое волнение, я не запомнил, как мы познакомились. Привет, ма, это Франсиско, — и глаза Хуаниты впервые пристально смотрят на меня — ничего такого я не помню. Мне даже пришлось просмотреть снимки, сделанные нашим одноразовым фотоаппаратом. Хуанита, Родриго и Аура сидят за столом, на переднем плане распакованные подарки и бокалы с коктейлями, Хуанита держит в руках розовую футболку с блестящей надписью «Нью-Йорк» и улыбается так, будто сбылись все ее мечты. Аура не любила покупать подарки и делала это в последнюю минуту, в дальнейшем забота о подарках для ее родителей будет лежать преимущественно на мне. На фотографиях запечатлен светлый стеклянный атриум, на щеках Хуаниты румянец, она очень довольна, кепка Родриго надвинута на глаза, в кремовой водолазке, серой шерстяной юбке, с короткой воздушной стрижкой Аура похожа на Одри Хепберн, рядом с матерью она выглядит счастливой. Вокруг меня особенно не суетились. Возможно, отчасти из скромности, их и моей, и потому, что я был лишь очередным бойфрендом Ауры: они появлялись и исчезали, так почему со мной должно было быть иначе? Может, они пока не догадывались, сколько мне лет, не знали, что через три года мне будет пятьдесят. Аура впадала в детство и блеяла «ма-а-амоч-ка», от чего улыбка Хуаниты расцветала еще пышнее. Тогда я еще не понимал, что за тихой, собранной манерой поведения Родриго прячет хорошо обдуманное желание расстаться. В какой-то момент я почувствовал изучающий взгляд Хуаниты, сидевшей на другом конце стола. Увидев, что я это заметил, она тут же отвела глаза. Второй раз я ощутил, как она разглядывает меня, чуть позже тем же вечером и был уверен: она приняла решение. Мы с Аурой, как и другие пары, опьяненные любовью, могли отключаться от окружающих, склонившись друг к другу, мы смеялись над любым сказанным кем-то из нас словом. Впервые я заметил, как Хуанита шпионит за нами обоими, спустя примерно шесть недель, в Мексике, на торжественном обеде в канун Нового года в «Салон-дель-Лаго», куда нас пригласил Леопольдо; выражение ее лица было куда более задумчивым и расстроенным, чем когда она смотрела на меня одного. Она напоминала Просперо в женском обличье, обессиленного, который беспомощно подглядывает за прижавшимися друг к другу влюбленными Мирандой и Калибаном.

Но в Лас-Вегасе я был занят только Аурой и не припомню, чтобы меня волновала реакция ее матери. Большинство остальных фотографий из Лас-Вегаса были сделаны в нашем кричащем номере «Венецианца». Я позировал в виде горгульи, сидя на спинке кресла, символизировавшего папский трон, Аура, как модель с обложки, посреди претенциозной обстановки комнаты воплощала собой роскошь в отельном банном халате. Еще есть снимок, где она сидит на раскиданных после секса подушках, распахнувшийся халат открывает ее татуировку и верхнюю часть соблазнительной нежной груди, ее глаза слегка затуманены, но она доверчиво смотрит прямо в камеру — взгляд аксолотля.

Чуть позже тем же вечером, играя в блек-джек в казино «Белладжио», Аура сделает первую в своей жизни ставку и выиграет пятьдесят долларов. Дитя Фортуны! Мы договорились, что пойдем на ужин в честь юбилея Хуаниты с ее родителями, сестрами Эрнандес и их друзьями — до этого момента я видел всех их лишь мельком, поскольку они то бегали по магазинам, то сидели в казино. «Белладжио» казалось таким же бесконечным и величественным, как Лувр: вереница залов, заполненных игральными столами, барами, ресторанами, магазинами и фотографирующимися туристами. Только что мы были все вместе, но поглощенные разговором, мы с Аурой вдруг остались одни в толпе людей: ни Хуаниты, ни Родриго, ни тетушек, ни их друзей — все куда-то исчезли. Мы не знали ни названия заведения, где должен был состояться ужин, ни на чье имя был заказан стол.

Около двух часов мы с Аурой ходили от ресторана к ресторану — их там была по меньшей мере дюжина, — проглядывая списки заказанных столов и умоляя заносчивых метрдотелей еще раз пустить нас оглядеть их помещения. Мы дважды, трижды обошли по кругу громадное «Белладжио». Когда мы в третий раз остановились у «Ле Сирк», то даже не успели открыть рот, как услышали раздраженное: «Ваших родителей тут нет». Мы летели в Лас-Вегас только ради того, чтобы поужинать с Хуанитой. В конце концов мы присели в одном из баров казино, чтобы пропустить по паре стаканчиков. Что, если я никогда больше не увижу маму? — спросила Аура. Куда они подевались, Франсиско? Я постарался ее приободрить. Но поскольку это был Лас-Вегас, я знал, что в таком месте не бывает ничего невозможного, и заголовки таблоидов — Мексиканская семья с друзьями бесследно пропала в «Белладжио» — уже мелькали перед моими глазами, как рекламные слоганы на экране в такси Вельзевула. В хмельном ступоре мы снова отправились бродить по казино, держась за руки, как маленькие дети, боящиеся разлуки. Так прошло еще около получаса. Как перевести cobija de indios? — вдруг спросила Аура, но прежде чем я успел ответить, она сказала: индейское одеяло? Так будет правильно, да? — и негромко вскрикнула: Родриго преграждал нам путь, протягивая руку к нашим почти соприкасающимся плечам, словно боялся, что мы убежим. Все сидели в ресторане, а он отправился нас искать. Они долго ждали, что мы объявимся, но в конце концов поужинали. Возможно, мы еще успеем съесть десерт. Он повел нас в кафе со шведским столом, которое мы умудрились не заметить. Последовала сцена воссоединения Ауры с матерью и тетушками. После этого мы пошли прогуляться по освещенному неоновыми огнями бульвару, мимо подсвеченных фонтанов и поддельной Эйфелевой башни. На следующее утро мы с Аурой улетели в Нью-Йорк. В самолете Аура сидела над учебниками, а я смотрел фильм о скаковой лошади. Во время самых напряженных моментов, когда ошалевшие лошади неслись к финишу, я, сам того не замечая, словно жокей, подскакивал в кресле, пока не почувствовал легкий толчок и, обернувшись, не увидел, что Аура передразнивает меня, подпрыгивает на сиденье, изображая крайнюю заинтересованность в происходящем на экране; она засмеялась и поцеловала меня, и я широко заулыбался, как нежданный победитель, чье несущееся галопом сердце совершало круг почета по удобренной дерьмом земле.

Аура уже год как умерла, когда ее кузина Фабиола сказала мне, что Хуанита пыталась убедить Ауру бросить меня. Аура рассказала об этом Фабис, но не сказала мне. Она совершенно не понимает, сказала Аура Фабис, что я влюбилась. Еще Фабис рассказала, что, когда она навещала Ауру в Брауне, Хуанита звонила почти каждое утро около восьми и обсуждала с Аурой ее планы на день, работу над диссертацией и т. п. Фабис говорила, что удивлялась способности Ауры быть нежной с матерью вне зависимости от того, как поздно они легли накануне, и Фабис помнила, как тогда завидовала такой материнской заботе, хотя теперь была рада, что ее мать была другой и никогда не посягала на ее свободу. После того как Фабис сопроводила Ауру в Коламбию и помогла там устроиться, Хуанита позвонила и поблагодарила ее. Она сказала Фабис, что та избавила ее от десяти лишних сеансов психотерапии, которые понадобились бы, полети Аура в Нью-Йорк одна. Что она имела в виду? Десять сеансов психотерапии? Я до сих пор не понимаю, недоумевала Фабис. Рассказ Фабис сильно взволновал меня: в нем мог содержаться ключ к разгадке одного случая, давно не дававшего мне покоя — впрочем, я так никогда и не узнаю причин произошедшего. Однажды, вернувшись домой в компании друга, я обнаружил, что Аура, согнувшись и прижимая к себе телефон, по-турецки сидит на кухонном полу, плачет и безостановочно повторяет со страшной мукой в голосе:

Нет, мама…

Нет, мама…

Не-е-е-е-ет…

Нет, мама, НЕТ…

Мы тихо закрыли за собой дверь и отправились за бутылкой вина на Атлантик-авеню — магазин был в паре кварталов от нас. Когда мы вернулись, Аура уже повесила трубку и не казалась такой уж ошеломленной, хотя вид у нее был слегка подавленный. Позже я спросил ее, что случилось, но она лишь ответила: да ничего, ты же знаешь, моя мама… Но в таком состоянии я видел Ауру всего один или два раза. Помнится, я подумал: ее мать, вероятно, была в полном отчаянии, возможно, даже угрожала покончить с собой, пусть и невсерьез, но это все равно выбило Ауру из колеи.

Вряд ли кто-то ненавидит Ромео сильнее, чем мать Джульетты — я был готов пустить в ход эту заготовку, упомяни Аура когда-нибудь о враждебности ее матери по отношению ко мне. Но Аура этого не сделала, так что я молчал. Теперь, благодаря Фабис, я все знал. Должно быть, Ауре было очень нелегко противиться настойчивым материнским советам. Простого «мамочка, я люблю его» в этом случае было явно недостаточно. Мне вспомнился еще один более ранний эпизод, о котором я почти забыл. Мы проводили в Мексике длинные рождественские каникулы, с начала наших отношений не прошло и трех месяцев, хотя мы уже жили вместе в Бруклине. Остановились мы в квартире в Кондесе (моя аргентинская арендаторша прожила там меньше двух месяцев и вернулась к мужу). Я так разрекламировал Ауре это место — могло показаться, что речь идет о целом этаже роскошного флорентийского палаццо, — что Аура была разочарована. Она не видела прелести в прогнивших французских окнах с выбитыми или потрескавшимися стеклами, в кухонном окошке, выходившем на крошечный глухой дворик, где в дождливое время года плодились москиты, в постоянном запахе газа от плиты, в купленной на уличных барахолках грубо сбитой мебели, но хуже всего была наша спальня, без окон, со стенами и потолком, испещренными засохшими пятнами от раздавленных москитов, оставшихся как напоминание о жутких часах бессонницы, которые я провел, стоя на кровати или прыгая по комнате со свернутой газетой или мухобойкой в руках.

Вероятно, я впервые столь сильно разочаровал Ауру. Что это значило? Что, если я сам был как эта спальня? Нерадивый, стареющий наркоман-романтик, чьи радужные обещания оборачиваются мрачной, душной клеткой с испещренными кровью стенами и неудобной дешевой кроватью. Да, да, он таков, это лучшее, что можно от него ожидать, думаешь, мне не знаком этот тип мужчин, ni~notes были и в моем поколении, мужчины, отказывающиеся взрослеть. У меня нет доказательств, что мать говорила Ауре нечто подобное. Однако три дня и три ночи Аура была холодна и даже жестока со мной, как никогда прежде, как вообще никогда. Мы занимались любовью всего один раз, да и то так вяло, что мой член опал, и Аура отвернулась к стене. По утрам она уходила еще до завтрака, моталась по всему городу по учебным делам, встречалась с матерью, друзьями, преподавателями и даже своим бывшим психологом, Норой Банини. Казалось, она не хотела знакомить меня ни с кем из друзей. Дни тянулись медленно, а она даже не звонила. Может, она со старым бойфрендом? С Боргини, черт его подери? (Теперь-то я знаю, что Хуанита всячески поощряла отношения дочери с Боргини.) Но я был уверен, что Аура не такая. Не такая? Я был вне себя, страх пробрал меня до самых костей. Она вела себя со мной как женщина, твердо решившая порвать с мужчиной и собирающаяся с духом — придумывающая аргументы, отрабатывающая их на матери и друзьях, — чтобы наконец сделать решающий шаг.

Что происходит? — взвыл я, когда она вернулась домой. Что я сделал? Ты права, эта квартира — полное дерьмо, я избавлюсь от нее. О господи, ты больше не любишь меня! Все кончено?!

Она смотрела в пол. Она стояла по другую сторону кровати и разглаживала складки на старом стеганом пледе, служившем нам одеялом. В комнате была мертвая тишина. Ноги и крылья насекомых на стенах начали подергиваться, мое разрывающееся на части сердце превращало москитов в зомби, готовых выпить из него всю кровь.

Наконец Аура сказала: дело не в этом, Фрэнк. Не волнуйся, все это ерунда, скоро пройдет.

И все прошло уже следующим утром, как стремительная лихорадка: она снова была такой как раньше, будто все это время притворялась, снова стала повсюду таскать меня за собой. Тем утром она хотела, чтобы я поехал с ней к Дому с привидениями. Мы никогда не обсуждали, почему она была так холодна со мной. Я был счастлив навсегда оставить эти три дня позади, словно их коснулась печать смерти.

Дом с привидениями был самой известной и уродливой постройкой на авениде Инсургентес, гигантский полузаброшенный комплекс высотой в пятнадцать этажей, намного выше любого соседнего дома, с широкими угловатыми фасадами, увенчанный конструкцией, которая напоминала то, что осталось от диспетчерской вышки аэропорта. Он выглядел так, будто устоял во время бомбардировок Дрездена. Редактор одного нового журнала доверил Ауре написать статью для раздела «О чем говорят в городе» — работа мечты для любого начинающего писателя. Но она никогда раньше не делала ничего подобного. За первый семестр в Коламбии ей фактически пришлось выучить новый язык критической теории — одним из ее педагогов была Гаятри Чакраворти Спивак, пожалуй, крупнейшая звезда литературной критики в университете со времен Эдварда Саида. Аура восхищалась ей, хотя Спивак приводила ее в замешательство и слегка пугала. А теперь Ауру бросало в дрожь при мысли о возможности писать для журнала, объяснявшего ультрамодной тусовке Мехико, где есть, пить и одеваться. Она решила рассказать о Доме с привидениями. Я только знал, что на задах этого здания находились круглосуточные занюханные бары, «Эль Буллпен» и «Эль Хакалито», но их давно закрыли. Что там сейчас? — спросил я. Наркопритон? Может быть, сказала она, я не знаю, поэтому и нужно взглянуть, летом в этом доме убили адвоката, у которого там была контора. Отлично, сказал я, звучит обнадеживающе, в доме убивают адвокатов, у которых там конторы. Мы стояли на тротуаре и смотрели на словно обгоревшие стены. Серовато-коричневый бетонный фасад, частично выложенный плиткой, потрескался и облез. Окна были покрыты копотью, на некоторых висели потрепанные занавески или приспущенные жалюзи. Сверху и почти до земли тянулись выжженные пожаром секции. Не рискнув воспользоваться лифтом, мы из холла проскользнули через неприметную боковую дверь на лестницу, где сильно пахло мочой, гнилью и сыростью. Послышались быстрые легкие шаги, мимо нас, и не подумав поздороваться, прошмыгнул болезненного вида мальчишка в грязной футболке без рукавов, с синими наколками вроде тех, что делают в тюрьме, давно немытые волосы собраны в хвост, в руках зажат скомканный бумажный пакет. Мы добрались до второго этажа и очутились в коридоре, без света, в тишине, закрытые двери, затхлый запах грызунов. На дверях попадались таблички или просто листки бумаги с надписями вроде Oficina Jur'idica — офис уголовного права. Из этого коридора мы повернули в другой, настолько длинный, что, казалось, его дальний конец растворяется во мраке. Мы вернулись к лестнице и взобрались на этаж выше, потом еще выше, каждый следующий выглядел запущеннее предыдущего и усиливал нашу клаустрофобию. Я хотел выбраться оттуда. В этой богом забытой развалине с нами, а особенно с Аурой могло случиться все что угодно, и ответственность лежала бы на мне. Когда мы снова оказались на лестнице, я начал было тащить Ауру вниз, но она взяла меня за руку и, будто околдованная, прошептала: выше, давай поднимемся выше. Мы не пойдем дальше, сказал я. Мы сматываемся отсюда. Потом они с Фабиолой вволю посмеялись над этим случаем: «военный корреспондент» испугался Дома с привидениями.

Сеньора Гама, администратор комплекса «Инсургентес», навсегда закрывшая два широко известных заведения на первом этаже этого потрепанного здания — притоны «Эль Буллпен» и «Эль Хакалито», — в ярко-голубом пиджаке и мини-юбке уверенно шагает по облезлому темному коридору десятого этажа. С натянутой улыбкой она пропускает вперед своих потенциальных арендаторов — двух молодых дам, ищущих место для швейной мастерской, — чтобы пешком спуститься на пару пролетов. Выше восьмого этажа лифт — единственный из четырех уцелевший при землетрясении 1985 года — забраться не может. Он украшен замысловатыми цветастыми граффити; женщины доезжают до четвертого этажа.