Скажи это Богу

Общую картину настоящей роскоши слегка портила самоуверенная дама с чрезвычайно круглыми глазами навыкате. Нервная, ревнивая и на удивление нескладная, как и любая высокомерная женщина.

Я подумала: "Отчего такой контраст? Почему сей блистательный господин покупает второй сорт третьей свежести? Ведь я давно знаю его. Он никогда не брал дешевой колбасы, тухлого пива, мягких огурцов... В любое время суток, при любой погоде он готов был идти искать наилучшее - что бы ни потребовалось ему в ту секунду. Что случилось?"

Нам не удалось поговорить в кафе. Только поздороваться и попрощаться. Но как мне хотелось влезть в его канадское интервью, отобрать у журналиста микрофон и на глубоко русском языке задать выступающему единственный вопрос: "Какого х..?"

Несколько лет назад я называла его своим повелителем... Боже мой! И устно, и письменно, и прилюдно, и наедине. Было даже весело - ловить на себе недоуменные взгляды окружающих, странно реагировавших на мой несовременный стиль любви. Особенно тех окружающих, кто знал меня до него.

Я не только называла его повелителем. Я так жила. Я так чувствовала.

Был у нас, например, такой сюжет. Называется "Карфаген".

(Окончание в Приложении 1)

Доктор не стал дочитывать, кашлянул и поднял глаза на Алину, чуть задремавшую в кресле у камина.

– Вы зря так обрадовались, голубушка, - сообщил доктор.
– Что тут, собственно, произошло? Вы встретили на улице, то есть в кафе, мужчину, которого когда-то любили. У него, видите ли, другая женщина. Она вам не понравилась. Вы ударились в волнующие воспоминания. Это все что - сюжет? Пойдите переслушайте танго:

Нахлынули воспоминанья,

Воскресли чары прежних дней,

И пламя прежнего желанья...
–

и так далее. Уж куда яснее, элегантнее, короче и приятнее. Ваш текст неплохо скроен, но неладно сшит. А уж материальчик вообще из рук вон. Все изделие расползется вмиг. Одноразовый костюмчик. Знаете, где и для кого продают одноразовые костюмы?

– Где?
– машинально переспросила Алина, открывая глаза.

– В магазине ритуальных принадлежностей. Когда родственникам жаль хоронить усопшего в настоящем костюме, ему покупают дешевый одноразовый. Аналогия понятна?
– строго уточнил доктор.

– Василий Моисеевич...
– начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, - а вы любили когда-нибудь?

– Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, - голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, - побиты всходы, урожай под угрозой полного... неурожая!

– То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет...

– ...могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?

– Не знаю. А вы откуда знаете?
– полюбопытствовала Алина.

– Очевидец рассказывал.

– А где он теперь?

– Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, - вздохнул доктор.

– Аналогия понятна?
– неожиданно перехватила инициативу Алина.

– О! Вы только посмотрите на нее!
– восхитился профессор.
– Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет...

Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он - цап ее запястье!

– Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, - отчеканил врач.

Алина, грудь колесом, - напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла...

– Есть-есть. Придете домой - начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой - и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.

– Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается?
– Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.

– Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, - уверенно пообещал профессор.
– Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?

– А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать - хотя бы по великим праздникам?
– попыталась Алина.

– Нет. О мужиках - нельзя. О душе, о душе подумайте... Идите. Жду вас через две недели в полдень.
– Он встал и кивнул на дверь.

О повелитель, как ты мне надоел!

...Видно, так, генерал: чужой промахнется,

а уж свой в своего всегда попадет.

Из стихотворения Булата Окуджавы

"Хам! Рвач! Сноб!" - В дороге Алина с яростью костерила профессора.

Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.

Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.

У хороших старинных часов память непереполняемая. В отличие от компьютерной.

Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: "Привет, бродяги!"

Алина сняла зеленый костюм - единственное, что понравилось профессору сегодня, - и запрятала его в недра гардероба.

Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос...

И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:

– Ну что еще?..

– Привет-привет, - весело промурлыкал голос Степана Фомича.
– Мур-мяу.

– Привет, - подправила голос Алина.
– Как дела?

– Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?