Скажи мне, что ты меня

Ремус потеряно огляделся. Он так и не ответил ему на главный вопрос - как он мог сдать своих друзей. Но он и не отрицал, что их предал… Да, Дамблдор был прав полностью в одном - он не узнавал Сириуса. В нем что-то было не так, словно старый образ, нежно хранимый в сердце, вдруг треснул, сломался, а новый - ужасал.

Верить не хотелось, не хотелось… Но этот его безумный взгляд… «Я убийца! Кровь Лили и Джеймса на моих руках! Я сам отдал их Волдеморту! САМ!»– это все еще крутилось в голове, не давая отрешиться, отметая любые оправдания…

Кажется, Дамблдор нашел его и вывел из аврората - он помнил это смутно. Ему казалось, что-то умерло в нем в том разговоре с Сириусом. Он любил его больше жизни и любого другого существа в этом мире, но убийство Джеймса, Лили, Пита давило на сердце, причиняя острейшую боль. Он все еще слабо пытался убедить самого себя, что произошла ошибка… И Сириус намеренно ввел его в заблуждение, но причин он этому не находил, и оправдания вяли, исчезая, как пепел на ветру.

Он вспоминал лица погибших друзей… Он вспоминал смех Сириуса там, в аврорате, и ему как никогда хотелось, чтобы все это вдруг обернулось сном, и не нужно было верить в смерть друзей и гнать от себя ненависть к самому дорогому из них…

А еще, уже находясь в доме отца, он вдруг вспомнил почти забытый разговор с Сириусом, который впал в истерику там, на берегу школьного озера. «Ты - смысл…»– так, кажется, он сказал? Но они расстались, и если смысла в борьбе теперь не оставалось, означает ли это, что Блэк мог плюнуть на все и предать Орден? И даже Поттеров? «Ты меня не знаешь… Я столько всего наворотил за это время, что тебя должно тошнить от меня!» Сириус не оставлял ему шанса не верить! Он отнял у него даже надежду. Впервые Ремус себя чувствовал действительно самым настоящим глупцом, примчавшимся спасать человека, который хладнокровно сдал своих скрывающихся друзей и убил еще одного, кто посмел мстить ему за это…

В тот вечер Ремус напился до бессознательного состояния, но даже это не помогло ему забыть лицо Сириуса, его кривящиеся в усмешке губы, его слова… Но особенно его смех. Какой чертовски жуткий стал у него смех… Или всегда был? Почему он допустил все это? Рему действительно казалось, что это именно его вина - ведь это он оставил Сириуса. Просто ушел… Но как он мог подумать, что это все ТАК кончится? Так хреново ему не было никогда.

Глава 30.

Сириус медленно встал со скамьи, разминая затекшие ноги. Скамья привычно скрипнула, разрывая тишину ночи, но он не обратил на это внимания. Он вообще перестал обращать внимание на звуки. Стоны и шепот заключенных, если становились невыносимыми, можно было приглушить, став псом. Можно было многое заглушить, превращаясь в животное - боль потерь, тоску по солнечному свету, отсутствие разговоров, хоть с кем-нибудь, и болезненные крики Беллатрикс. Она содержалась в конце этажа, но ее вопли долетали и до него. Кузина никогда не умела держать себя в руках, а дементоры любили эмоциональных личностей. Она выла как от боли, проклиная всех на свете, а эти твари жадно летели к ее камере, давая прочим узникам немного передохнуть.

Сириус прислонился плечом к стене, прикрыв глаза. Было полнолуние - серебристый свет заливал камеру через узкое окно, расположенное почти под потоком, и он понял, наконец, что его разбудило. Он не мог спать в полнолуние - с третьего курса, как только он узнал, что Ремус мучается такими ночами. Это вошло в привычку с годами, не отступало и в тюрьме все это время.

Мучительно хотелось курить, хотя он уже несколько лет не держал в руках сигарету. Он знал, что сейчас не сможет запретить себе думать о Реме. А это означало и то, что скоро почуют запах чувств и боли дементоры, и все начнется сначала.

Сириус сполз по стене на пол, сев неудобно, поджав под себя ноги. Он попытался представить себе, что сейчас может делать Люпин - это было привычным занятием в такие ночи. Представить его, мучающегося от первых ночных часов, на дощатом полу какой-нибудь хижины или среди каменных стен подвала дома его отца... Хотя, кто знает, где он и с кем. Два года у него не было уверенности, где пропадал Рем и какими друзьями он в этом «где-то» обзавелся.

В любом случае, думать о нем, как о прежнем Ремусе, его хрупком мальчике, было гораздо удобнее, чем вспоминать их последнюю встречу. А вспоминал он ее так часто поначалу, что вполне могло статься, что он вот-вот сойдет на этой почве с ума. Успел ли Сириус уже тысячи раз пожалеть обо всем том, что сказал ему тогда? Пожалуй. Но столько же раз он сумел уверить себя, что поступил правильно, как ни крути. Ему не нужно было втягивать во все это Люпина. Пусть лучше он думает о нем, как об убийце и предателе, но не так слепо верит ему. То, что Рем ни на секунду не усомнился в том, что Сириус невиновен, и примчался к нему сразу, как узнал, больно резануло Блэка по сердцу. Еще бы - с какой горячностью он убеждал Джеймса в его предательстве, у него тени сомнения не было, что Люпин всех их сдал и сдаст снова, при первом удобном случае… Он чувствовал себя скотиной и раньше, едва только понял, как жестоко ошибся в своих расчетах, но эта безоговорочная преданность и вера Рема его просто уничтожили.

Едва его увели из той комнаты, где он оставил ошеломленного парня, Сириусу сразу же захотелось броситься назад и умолять простить его - за то, что был груб, за свои язвительные смешки, за то, что обманул…

Впрочем, насчет последнего он мог бы и поспорить. С каждым днем время в Азкабане ему казалось вечностью, бесконечной, тягучей, как мед, но, в отличие от него, - горькой и отчаянной. Он не знал, какой сейчас день, не имел бы понятия, какой идет год, если бы его сосед справа, Рабастан Лестранж, не имел странной привычки царапать стены и стонать, сколько лет он уже тут провел. Подсчитать свое времяпребывание было не сложно - шайка Лестранжей вместе с Краучем-младшим попала в тюрьму через полгода после него. Сириус отлично помнил, как его сестрица прошествовала мимо его камеры, бросив на него неопределенный взгляд. Она шла, как королева. Правда, уже через неделю начались ее безумные крики.

К его персоне проявил интерес и Рабастан. Раз в неделю им позволяли мыться, выводили их в душевую по одному. Когда пришли за ним, Лестранж-старший быстро ухватил его за запястье, просунув руку сквозь толстые прутья решетки на двери камеры.

– Значит, это ты? Ты помог ему в последний момент?
– хрипло зашептал он, пялясь на окаменевшего Сириуса во все глаза.

– Убери свои грязные руки, Расти, - холодно отозвался Блэк, борясь со слабостью, как было всегда рядом с дементорами.
– Я никогда не опускался до твоего уровня.

Рабастан разжал пальцы и шумно сглотнул. Сириус под конвоем из дементора направился к лестнице.

– Ты ждешь его возвращения, брат? Ты ждешь его так же, как мы?
– заорал тот ему вслед.

Спускаясь по лестнице и невольно спотыкаясь при каждом шаге, Сириус леденел от его слов. Или холод шел от жуткого стража позади него?.. Вначале даже, на краткую долю секунды ему померещилось, что Рабастан, старый приятель детства, каким-то образом прознал про Хвоста и спросил о нем. Но потом он понял, что речь только о Лорде, и его затошнило. То, что Азкабан пополнялся все новыми отловленными Пожирателями, для него не было секретом. Но то, что эти ублюдки считали его, Сириуса Блэка, своим соратником и верным слугой Волдеморта, вызывало рвотные позывы.

Лестранж пытался общаться с ним через стену, но Сириус игнорировал его слабый голос, и Рабастан в итоге сник. Тем более, всем этим шумом он невероятно привлекал дементоров, со временем он это понял и боялся издавать хоть звук. Но очень многие его соседи стонали как от боли во сне. Сириус ненавидел ночное время в тюрьме. Не потому, что он не мог спать - мог, организм, сломленный сожалениями, переживаниями, мыслями, просто проваливался в сон. Но сны пугали. Он не сразу понял, что и тут замешаны дементоры. Они влезали в сновидения, насылая кошмары. Ему бесконечно снился Джеймс, его труп там, на развалинах… Ему снилась разъяренная Лили, в тот вечер, когда они обсуждали предателя… Ему снился Ремус, кричащий ему той зимой, чтобы он шел к дементорам со своей любовью… И он пошел. Какая насмешка судьбы. Как часто они шутили про дементоров, у них с Сохатым это было едва ли не любимое ругательство. И вот к чему привели все шутки...

После первого года в Азкабане он стал засыпать только в образе собаки. Снов было меньше, да и чувствительность пса спасала, если в тюрьме происходили какие-то передвижения.

Спустя пять лет в Азкабане, Сириусу стало казаться, что он сходит с ума. Была ли в том вина обстановки в камере - он не знал. Один, всегда один, постоянные сквозняки, четыре стены и решетка на двери… и вечная боль вперемешку со скорбью и чувством вины. Или же дело было в том, что, со временем, его спасительная мысль - ублюдок-Хвост еще на свободе и его надо поймать!
– стала растворяться, точно дым в воздухе. Со временем появились настоящие сомнения, не ошибся ли он. Миллиарды раз он вспоминал тот день на Хоуп Стрит, эту погоню… подумать только, он был у него в руках! Он сжимал ими его шею… и эта скотина выскользнула! Он помнил крики людей, заклятия, летящие в него. Помнил дым и запах взорванного асфальта, и он помнил - ПОМНИЛ!
– что видел хвост Петтигрю, мелькнувший в канализационном стоке…