Скажи мне, мама, до...

— Вот черт! Что это значит? — дернулся Голованов, но хватка старика была слишком крепкой. — Что за дурацкие шутки?! Я опаздываю на электричку!

— Не на эту? — и Генрих, который почему-то тоже оказался рядом и, видимо, был заодно с нападавшим, сунул ему под нос какую-то телеграмму.

Тень сомнения, что он раскрыт, что все кончено, вихрем пронеслась в голове, но он тут же взял себя в руки. «Никто ничего не знает. Нет никаких доказательств. Он посторонний, приезжий. Он и стариков этих видит впервые. Кто они такие, черт побери?» И он почти убедил себя в этом.

— Подержи-ка его, Ганс! — скомандовал первый. (И опять какая-то странность. «Почему не Генрих?» — удивился Голованов.) — А я пока пороюсь у него в карманах.

А вот это уже слишком! Это была откровенная наглость, и Голованов позволил себе рассердиться.

— Послушайте, по какому праву? Что вы себе позволяете?! Кто вы такие? — снова дернулся он.

Но старик его даже не слушал. Он извлек блокнот из бокового кармана, полистал и, открыв на последней странице, принялся вслух читать:

— Корабль дал течь — несовместимая с жизнью рана. Мачты сбиты, проигран бой. Оглашенные, выйти из храма! Истинные в вере, за мной! — Он хмыкнул. — Что это за бред, а? — и отшвырнул блокнот в сторону.

Затем достал оттуда же два телефона и, наконец, к ужасу Голованова вытащил из внутреннего кармана флейту.

— Не сломайте! — хотел было крикнуть Голованов, но голос его сорвался на хрип.

— А дунуть-то в нее разрешаешь? — прищурился старик, словно для него и впрямь требовалось разрешение, и демонстративно нацелился ему в лицо.

Голованов невольно зажмурился. «Откуда? Откуда они знают?! — билось в его голове. — Неужели Кощей? Но зачем? Что за игру он затеял?» Ответа не было, а старик тем временем принялся осторожно откручивать мундштук.

— Смотри! — обернулся он к Генриху, демонстрируя крохотную оперенную иглу. — У тебя остались какие-нибудь сомнения?

— Какие уж тут сомнения, — насупился Генрих. — Это что же значит, дружок? — зловеще склонился он. — Ты решил поиграть с нами в индейцев?

Голованов молчал. Теперь любые слова были не в его пользу.

— Нет, он собирается поиграть в глухонемого, — ухмыльнулся первый старик и спросил: — Сколько у нас времени, Ганс?

— Около получаса до следующей электрички.

— Успеем! — И, обернувшись к пленнику, произнес: — Сейчас я полистаю твои телефонные книжки, а ты тем временем назовешь мне имя хозяина. В противном случае… — он покрутил перед самым его носом иглу.

— Но я не знаю! Не знаю имени! Только кличку! — впервые по-настоящему испугался Голованов. — Кощей!

— Ага, — отыскал старик, — это где заглавная «К», а других номеров нет?

— Да.

— И за что же он получил такую страшную кличку?

— Не знаю! Он очень старый.

— Ты видел его лично?

— Да.

— У него над правым глазом…

— Родинка.

— А на подбородке…

— Шрам.

— А живет?

— Напротив «Детского мира». Точнее, не знаю, не помню. Я не запомнил адреса.

— Отлично! А теперь закрой глазки, солдат.

— Что это? Зачем?! Вы не имеете права! — дернулся Голованов из последних сил. — Я же на службе! Я выполнял приказ! Он сказал, вы — списанный материал! Он сказал…

— Он ошибался.

И прежде чем пленник успел увернуться, Алик нанес ему смертельный укол.

— Зачем ты так, Алик? — устало произнес Ганс, поднимаясь на ноги. — Я думал, ты и вправду решил лишь попугать.

— А ты его в плен хотел взять, что ли?

— Не знаю, но он ведь для нас был уже не опасен. И потом он на самом деле всего лишь исполнитель, Алик.

— Он солдат, Ганс, такой же солдат, как и мы, а это война.

Но он не рассеял того тяжелого осадка, что был на душе у товарища. Смерть, пусть и смерть врага, была для того слишком невероятным событием в это утро.

— Просто его жизнь и смерть были в твоих руках. Он мог бы жить, Алик.

Всем группам был дан отбой. Это был самый знаменательный итог их работы и все же… И все же в каждой победе есть горечь, хотя бы капля. Знал ли об этом Алик? Вероятно, лишь чувствовал. Ганс был склонен к философии, не он. А Алик был прежде всего воин. И потому он не стал дожидаться, пока соберутся все.

— Куда ты? Ведь мы ж ничего не решили! — пытался остановить его Ганс.

— Мы вырвали зуб, а корень остался, — отмахнулся Алик.

— Но, может, хватит смертей? Поставим на этом точку?

— У нас всегда все кончалось на стрелочниках, — улыбнулся в ответ Алик, — не пора ли ломать традицию?

И Ганс не смог его удержать.

12

Город встретил август дождями. Небо, словно сошедший с ума садовник, ударило во все трубы и шланги, и, вырвавшись на волю, вода поразила безумием граждан. Город поднял воротники, распахнул зонтики. Город нырнул в подворотни и под козырьки остановок — куда там! Вскипая потоками, вездесущая вода хлынула на улицы и тротуары, догоняя мечущихся, настигая понадеявшихся на надежность укрытия, повсюду утверждая тщету и суетность бытия.

Николай Иванович едва добрался до дома.

— Ну и ливень, черт! Ботинки — вдрызг! Слышь, мам? Дай что-нибудь сухое! — завозился он у порога.

— На вот, надевай скорее. — Мать принесла халат, шерстяные носки. — Обедать будешь?

— Конечно, буду! И полотенце еще, мам!

— А в Европе-то что творится! — рассказывала мать, наливая ему борщ. — Дунай из берегов вышел, люди на крышах спасаются! Весь день в новостях показывают.

— Угу! — отозвался он, обжигаясь горячим. — Теперь и до нас докатилось.

— Ладно, ты ешь, ешь! — забеспокоилась мать. — Ноги-то, небось, промочил? Водки выпьешь?

— Капельку.

— Тут тебе, кстати, опять повестку прислали.

— Тьфу ты! — поперхнулся он. — Какую еще повестку?

— Почем я знаю? Это у вас все какие-то тайны, — обиженно пробормотала она, — опять, наверное, с этими твоими дружками.

— Какими дружками? О чем ты, мам?

Он пришел в раздражение от такой очевидной нелепости.

— Ну, Алик твой, кто там еще? Откуда мне знать? Ты мне никогда ничего не рассказываешь.