Скажи смерти «Да»

Вот именно такое заведение мне хотелось бы открыть — нечто вроде театра секса, в котором клиент по желанию мог бы перенестись в любую страну и любую эпоху, максимум удовлетворить свою мечту, если имеется у него таковая. Хочешь египетскую рабыню, задействованную на строительстве пирамид, — будь добр. Хочешь почувствовать себя великим шахом в гареме или Джоном Кеннеди в будуаре Мэрилин Монро — нет ничего проще, хочешь двухметровую негритянку с пятым размером груди или крошечную китаянку в национальном костюме — пожалуйста. Сделай заранее заказ и получи продуманную до мелочей, выверенную ситуацию, в которой все будет так, как ты того пожелаешь. Разве не здорово?

Уверена, что персонал подобрала и воспитала бы дай бог, но то, что я называю театром секса, многие другие называют проституцией. А проституция в Америке запрещена, и публичные дома, естественно, тоже — слышала, что в некоторых мелких графствах они есть, в занюханных городишках, если есть на то воля населения этих городишек. А так — ни-ни. Хотя снять проститутку здесь, в Штатах, так же легко, как и в Москве — где, кстати, проституция тоже вне закона. Я, конечно, ни о чем не жалела: в конце концов, не так уж дорого все это обошлось, и вложения должны были через пару месяцев вернуться, а там и прибыль обещает пойти. Но если бы я знала, какую роль сыграет это заведение в моей жизни, поставила бы там статую из чистого золота в знак благодарности.

Так что мы с Корейцем решили вскорости другим делом заняться — открыть ночной клуб или дискотеку элитную, для обитателей Голливуда. Когда Мартену сказала, тот затею поддержал полностью, пообещал даже помочь в привлечении клиентуры — все же у него завязки в мире кино очень неплохие. Он тогда, осенью, вообще на верху блаженства был, и чуть ли не молился на нас, и всем, чем угодно, готов был помочь, хотя я его ни о чем и не просила — просто фильм шел на ура, и деньги шли. По его прогнозам выходило, что миллионов на десять, как минимум, мы будем в плюсе, что для начала более чем неплохо.

Пока мы в отпуске были, он мои наброски сценария изучил “от” и “до”, а затем долго и восхищенно кричал на первой после отпуска встрече, что идея просто гениальна, что в свете небывалой популярности русской мафии в Америке картина сулит грандиозный успех — и в плане славы, и в плане финансов, что в Голливуде всегда взаимосвязано. Я, конечно, уже устала удивляться тому, что все это происходит со мной: спокойно улыбнулась ему в ответ и сказала, что к концу ноября, когда окончательно станет ясно, окупилось вложенное в первый фильм или нет, мы приступим к обсуждению бюджета следующей картины, наймем сценариста и все прочее начнем, что положено.

— Прямо-таки голливудские магнаты мы с вами, мистер Кан, — сказала я Корейцу после встречи с Мартеном. Тот только хмыкнул. Он к нашему партнеру относился несколько недоверчиво, да и я его не считала близким другом, на которого стопроцентно можно положиться, но больше ему доверяла, чем Кореец. Я еще подумала, что это перебор: здесь, конечно, людям верить опасно, особенно финансовым партнерам, адвокатам, агентам и прочим, — сколько читала о том, как агенты, например, кидали кино-, поп-, рок- и спортивных звезд на такие суммы, что закачаешься. Но Кореец перебарщивает все равно. Знать бы тогда, насколько он был прав…

А так жили, как всегда. Если никаких встреч не было с утра, я вставала часов в десять — двенадцать, потому что ложилась всегда очень поздно. Ничего не поделаешь, люблю ночь, и, если есть возможность никуда не торопиться завтра, почему бы не посидеть с сигарой у дома, не подумать о своих делах и планах, о жизни вообще, не послушать музыку, не позаниматься сексом не спеша и в удовольствие? Кореец меня будил, руководствуясь тем соображением, что для того, чтобы отдохнуть, больше пяти часов спать необязательно — хотя и у меня было все время такое ощущение, что двух-трех часов на сон мне вполне хватит. Эйфория была, все вокруг чудесно было и здорово. Вот когда ты погиб, я спать полюбила: во сне ты был рядом и все было хорошо. Тогда и просыпаться не хотелось — а теперь все наоборот.

Пока я душ принимала, Кореец уже завтрак готовил — сам к моменту моего подъема уже поплавать успевал и в зальчике потренироваться час-полтора, как минимум. Так что, когда выходила, вся мокрая, накинув халат, меня уже сок ждал, тосты и кофе — причем кофе он постоянно варил слабый, как здесь и положено, что для меня, любительницы крепкого густого варева, равнозначно воде. Но я только руками разводила: в Америке живем — значит, следует соблюдать местное правило, согласно которому забота о собственном здоровье есть дело первостепенной важности. Зато после чашки мерзкого пойла сама шла на кухню, засыпала в кофеварку столько кофе, сколько хотела, — и запах шел по всему дому, волнующе ароматный, который американцам с их бурдой, потребляемой стаканами без всякого эффекта, и не снился.

Кореец только головой качал с деланным осуждением, но молчал, потому что сам в неимоверных количествах поглощал такие “вредные для здоровья” продукты, как яичница и бекон. Я, конечно, понимала, что после таких тренировок, как у него, много есть просто необходимо, поэтому тоже ничего не говорила. За кофе обязательно сигару выкуривала — тоненькую панателлу, которую и положено курить в начале дня, — а потом шла приводить себя в порядок, надевать маску, в которой показывалась миру. Это Корейцу нравилось на меня смотреть, когда я без косметики, это он меня видел без парика, в котором я дома не ходила, — но для других я должна быть совсем иной.

Я часами могла сидеть перед зеркалом, поправлять форму губ тончайшей кисточкой диоровского карандаша или припудриваться, чувствуя, как ложится прозрачным бархатом невесомый порошок и освещает лицо, совершенствуя его и завершая, или подкручивать специальными щипчиками ресницы, делая их немного кукольными. Все это такие мелочи, но сколько удовольствия от ощущения собственной привлекательности! Как я люблю все эти тюбики, баночки, коробочки и флакончики! Уже сами по себе они являются произведениями искусства, какими-то миниатюрными скульптурками, вылепленными мастерами разных школ, стилей и направлений. Так приятно смотреть на них еще перед тем, как краситься, брать их в руки, открывать, закрывать и ставить на место. Так, наверное, снайпер любит свое оружие, наслаждаясь его видом перед тем, как приступить к делу, потому что потом, в деле, уже не до него, уже другие задачи и цели, уже на другое он смотрит в прицел.

Здесь, в Штатах, макияж, кстати, не в чести — здесь в моде естественность. Это поразительно: на улице видишь женщин, которым косметика могла бы помочь, сделать их красивее и привлекательнее, но они предпочитают эту так называемую естественность и остаются крокодилами. Вот и удивляешься тому, что они еще моются и пользуются дезодорантами и туалетной бумагой — это ведь уже неестественно. Странно, что женщины отказываются от возможности выглядеть лучше: они же не мужчины, которые, если они не голубые, конечно, косметикой пользоваться не могут и должны полагаться на природные свои качества. Мне, признаться, по духу ближе, скажем, средневековая Япония, где женщины красились так, что фактически создавали себе новые лица, новые образы — как это до сих пор делают гейши.

Но мне, впрочем, наплевать на то, что сейчас в моде в Америке, как раньше было наплевать на то, как принято краситься в Москве. Поэтому я крашусь сильно и ярко — красная помада, синие ресницы, черный лак. И парик у меня жгуче-черный — вот такая выходит картина, и я давно не удивляюсь, что привлекаю к себе внимание, и знаю причину собственной привлекательности.

Потом, накрасившись уже, я каждое утро стояла еще какое-то время перед большим, в полный рост, зеркалом, рассматривая себя, словно ища что-то новое. Короткий ежик покрытых черной краской волос, нежное без косметики, но жесткое и холодное после макияжа лицо — даже в какой-то степени хищное и злое — может, потому, что до сих пор кажется мне неестественным, искусственным и отчасти чужим, родившимся в ходе пластической операции; заметно похудевшее за последний год тело — результат ежедневного плавания и прочих физических упражнений, — по-прежнему упругая, небольшая грудь. Мысль о силиконе мне в голову не приходит. Рост, естественно, по-прежнему маленький — в моем возрасте уже не растут, — но я его компенсирую неизменно высокими каблуками, а изящность фигуры подчеркиваю обтягивающей и исключительно черной одеждой.